Жёсткая ротация

Российский аналог двухпартийной системы — двоевластье. Не две «партии власти», а именно двоевластье. Два фактически равноправных (не обязательно легитимных) субъекта власти, вокруг которых группируются приверженцы и — внимание! — между которыми возникает в иных условиях не существующее пространство свободы. И просто свободы, и ленинской «свободы от». В частности, и свободы от необходимости делать выбор между двумя властями. Свободы не идти ни во власть, ни в тюрьму.

Традиционным примером двоевластья (оно же, на иной взгляд, и безвластье) служат весна-лето 1917-го: Временное правительство и Советы. И действительно, пространство свободы было тогда, вопреки условиям военного времени, чрезвычайно обширно. Недавнее празднование Дня России напомнило ещё об одном периоде двоевластья: Горбачёв и Ельцин. А приговор Ходорковскому — о Ельцине и олигархах. А очередная перепродажа «Известий» — о Ельцине и Съезде народных депутатов, «из-под которого» вынырнула в недолгую независимость газета Голембиовского. А новые античубайсовские инвективы Лужкова — о противостоянии, условно говоря, «Единства» и «Отечества».

Двоевластье способствует возникновению пространства свободы (а конец двоевластья означает сужение этого поля вплоть до полного исчезновения) не только на общенациональном уровне, но и на губернском. Мы в Питере пережили несколько периодов «губернского двоевластья»: между обкомом КПСС и Ленсоветом, между Петросоветом и мэром, между мэром и будущим губернатором (Собчак — Яковлев) между губернатором и полномочным представителем президента (Черкесов, потом Матвиенко). Двоевластье возникает и на ведомственном уровне, особенно при нынешней структуре правительства: чтобы ограничиться одним примером, кинематографисты не знают, к чьим ногам припадать — Михаила Швыдкого или Александра Голутвы. Двоевластья нет и не может быть лишь в корпоративной практике: здесь руководитель — царь и бог, а единственная свобода рядового члена корпорации заключается в возможности покинуть её ряды; рассматривая государство как корпорацию (вслед за Бенито Муссолини), многие стремятся раз и навсегда извести российское двоевластье и вытолкнуть несогласных в эмиграцию или всё в ту же тюрьму. Но двоевластье, преодолённое в одной форме, тут же возобновляется в другой; пространство свободы приобретает причудливые, а то и фантасмагорические очертания, однако же всякий раз восстанавливается. Юрьев день теоретически отменён, но суровость закона смягчается необязательностью его соблюдения.

Двоевластье ни в коем случае нельзя путать с разделением властей; в том же противостоянии Ельцина с Хасбулатовым это было всего лишь ситуативное совпадение. Разделение властей конституционно, а двоевластье — нет, но вновь и вновь воспроизводится именно двоевластье. Наделение президента страны полномочиями абсолютного монарха представляло собой, скорее всего, неосознанную попытку вознести его над двоевластьем, однако столь неестественному в отечественной традиции повороту событий воспротивилась сама природа — и сначала Ельцин, а затем Путин царствуют по принципу «левая рука не ведает, что творит правая», а вернее, конечно, сами являются субъектами не власти, а двоевластья.

Конечно, обыкновенный гражданин (он же избиратель, хотя эта его функция неумолимо сходит на нет) лишён в таких условиях подлинного политического выбора. Но и от обязанности время от времени делать выбор он избавлен тоже. В возникающем благодаря такому положению вещей пространстве свободы (в разные времена разном — от кухонного шёпота до уличного протеста) сформировалась и продолжает существовать отечественная интеллигенция: люди, способные в условиях вечного двоевластья думать, но фактически лишённые возможности претворять свои мысли в дела; латентный политический класс, в отсутствие реальной демократии и легальных возможностей за неё бороться внеположный обоим неизменно антагонистическим субъектам власти.

2005

Прощание, запрещающее печаль

Политическое время не совпадает с календарным и течёт повсюду по-разному. Принято, скажем, считать, что XIX век начался 14 июля 1789 года со штурма Бастилии, а закончился всеобщей мобилизацией в августе 1914-го, тогда как XXI ведёт отсчёт не с всесветского празднования миллениума, а с атаки на башни Всемирного торгового центра. На Западе история закончилась и время остановилось со вступлением в постиндустриальную эру, тогда как на Востоке бурный экономический рост, идущий уже несколько десятилетий, прекрасно уживается с отрицанием линейного течения времени и каждые двенадцать лет всё начинается сначала. В нашей стране — то ли Евразии, то ли Азиопе — время течёт по-разному в Москве и в провинции, на Урале и за Уралом, в Петербурге и во Владивостоке — и восставленная в двухмерном пространстве вертикаль переворачивается в трёхмерном и теряет малейший смысл в четырёхмерном.