Жираф Джим

Джим кивает. Все-таки темная он лошадка. Вернее, темный жираф.

Когда дверь закрывается, мы с Карен слегка расслабляемся. То есть не то чтобы расслабляемся. Я хожу по комнате взад-вперед, а Карен сидит на кровати, на самом краешке, и кусает ногти. Заглянув в замочную скважину, я вижу, что Обезьян Клешня стоит в коридоре. Ноги на ширине плеч, руки сложены за спиной. Повернувшись обратно к Карен, я вижу такую картину: Карен встала с кровати и теперь снимает с себя футболку.

— Карен, а может, того… не будем раздеваться?

— Мистер Бинго всегда говорит, чтобы я выполняла любое желание клиента.

— А если не выполнишь?

— Он меня бьет, — отвечает Карен. — Табуретом.

— М-да. Карен, я должен сказать тебе одну вещь. Это не то чтобы очень ужасно, но тебя оно может смутить. — Я делаю паузу, чтобы создать драматическое напряжение. — Карен, я женат. У меня есть жена.

Она кивает.

— Так что ты хотел мне сказать?

— То, что сказал.

— Что ты женат? — Она смеется. — Так вы все женаты. Поэтому сюда и ходите.

— Нет, ты все неправильно поняла. — Я очень тщательно подбираю слова, чтобы не напугать девушку. — Карен, я болен. И болезнь у меня необычная.

— У меня есть презервативы.

— Нет, не в том смысле болен. Понимаешь, мне надо произвести все возможные половые акты… в лексиконе пылких любовников…

— Сегодня давай лучше здесь, а туда сходим в следующий раз.

— Карен, это метафора, а не ночной клуб.

— А есть разница?

Да уж, при всех своих прочих достоинствах умом Карен явно не блещет. Этим, собственно, и объясняется, что она — проститутка, а я — главный сценарист на центральном телеканале. Хотя, надо признать, ноги у Карен красивее, чем у меня.

— Слушай, а может, не будем? Никто ничего не узнает. Давай ты чего-нибудь изобразишь, ну, покричишь, там… похрюкаешь… а я потом застегну брюки и выйду из комнаты, куря сигарету.

— Мистер Бинго всегда присылает ко мне Обезьяна Клешню для проверки. — Карен смущается и смотрит в сторону, и я уже начинаю думать, что, может быть, она выбрала не ту профессию. — Обезьян нюхает мне влагалище, и если оно не пахнет как надо, мистер Бинго меня бьет.

— А он вроде бы говорил, что обезьянью работу делает Обезьян.

— Бить девочек — это не обезьянья работа, а прецизионная обработка. То есть так говорит мистер Бинго. А я даже не знаю, что это такое.

— Что ты не знаешь?

— Что такое «прецизионная».

И тут прямо из пола, покрытого старым вытертым ковром, вырастает голова Джима.

— Прошу прощения, ты не должен был меня видеть. Я пытался подняться под юбкой Карен.

— На ней нет юбки, — говорю я, имея в виду ее джинсовые шортики.

— Сейчас на ней не должно было быть вообще ничего. Или ты все уже сделал, Спек, и она снова оделась?

— Карен, — говорю я, присаживаясь на краешек кровати. — Я сейчас все объясню. Это Джим. Он — привидение и поэтому умеет проходить сквозь стены и просовывать голову через пол. А если тебе интересно, почему он выглядит как жираф…

— Ничего объяснять не надо, — говорит Карен. — Мистер Бинго дает мне наркотики.

— Давай, Спек, приступай. А то шея болит.

— Джим, мы с Карен решили ничего не делать. Во-первых, мы едва знаем друг друга, а во-вторых…

— Спек, посмотри на нее. Просто посмотри.

Я смотрю. Она сидит рядом со мной на кровати. Она все-таки сняла футболку, и ее сочные спелые грудки напоминают два сочных спелых плода.

— Как я уже говорил, мы с Карен решили ничего не делать, но мы боимся, что мистер Бинго может обидеться. И тогда он нас убьет.

— У меня есть идея, — говорит Карен. — Что, если этот жираф…

— Эй, у меня есть имя.

— Что, если Джим, жираф-призрак, меня полижет. У него изо рта плохо пахнет, и влагалище у меня будет пахнуть, и тогда мистер Бинго подумает, что мы с тобой занимались сексом.

— Чушь собачья без хвостика. С чего ты решила, что у меня изо рта плохо пахнет? У тебя, что ли, телескопический нос?

— У всех животных изо рта плохо пахнет, — говорит Карен. — Мама мне говорила. Она работала в зоопарке.

— Карен не хотела тебя обидеть, — говорю я в защиту проститутки. — И все же она права, Джим. У тебя изо рта правда пахнет.

— Чушь собачья. Я сижу на строжайшей лиственной диете. Ем только свежие листья. С самых верхушек деревьев.

— И еще пиво, — вношу я поправку. — И пиццу, и соленый арахис, и чесночный суп. И это только на завтрак.

— Сейчас выходные, Спек. В выходные все расслабляются.

— Тс! Слышите? Что там за странные звуки?

Карен смеется.

— Это Обезьян хрустит костяшками. На этой неделе он еще никого не убил, а у него сегодня день рождения.

— Тогда нам лучше поторопиться. Джим, — говорю я решительно, — высунь язык. Карен, снимай с себя все и садись на корточки, прямо над ним. А я подожду здесь. — Я встаю в угол лицом к стене. Далее следует серия хлюпающих звуков и — что особенно нервирует — бурные стоны, подозрительно похожие на звуки, издаваемые молодой женщиной при достижении бурного оргазма.

— Погоди, Спек. Я тут кое-что вспомнил.

— Что?