Жить, чтобы рассказывать о жизни

Ежедневного заработка мне хватало только, чтобы оплачивать комнату, но то, что меня меньше всего беспокоило в те дни, это пропасть нищеты. Много раз, когда не мог оплатить ее, я уходил читать в кафе «Рома», как это было на самом деле: одиночка, блуждающий в ночи по бульвару Боливар. Какого-нибудь знакомого я приветствовал издали, если я вообще удостаивал его взглядом, и продолжал путь до моего привычного убежища, где много читал, пока меня не прогоняло солнце. Я тогда все еще продолжал быть ненасытным читателем без какого-либо систематического образования. Особенно поэзии, даже плохой, поскольку и в самом плохом расположении духа я был убежден, что плохая поэзия приведет рано или поздно к хорошей.

В моих заметках в разделе «Ла Хирафа» я проявил себя очень восприимчивым к народной культуре, в противоположность моим рассказам, которые больше были похожи на кафкианские головоломки, написанные кем-то, кто не знал, в какой стране живет. Тем не менее правда моей души была в том, что драма Колумбии дошла до меня как отдаленное эхо, и меня потрясало только, когда реки крови вышли из берегов. Я прикуривал одну сигарету от другой, вдыхая дым с жаждой жизни, с которой астматики выпивают воздух. Три пачки сигарет, которые я уничтожал за один день, были заметны не только на ногтях, но и в кашле, как у старого пса, который лишал спокойствия мою юность. Одним словом, я был робким и грустным, как добрый кариб, и настолько ревностно хранящий свою личную жизнь, что на любой вопрос о ней я отвечал с риторической дерзостью. Я был уверен, что мое невезение было врожденным и непоправимым, особенно с женщинами и деньгами, но мне это было не важно, потому что я думал, что удача не нужна, чтобы писать хорошо. Меня не интересовали ни слава, ни деньги, ни старость, потому что я думал, что умру очень молодым и на улице.

Поездка с матерью, чтобы продать дом в Аракатаке, вызволила меня из этой бездны, и уверенность в новом романе показала на горизонте ясно различимое будущее. Это было решающее путешествие среди многих других, что были в моей жизни, потому что мне доказало на моей собственной шкуре, что книга, которую я пытался писать, была чистой напыщенной выдумкой, без какой-либо опоры на поэтическую правду. Проект, разумеется, разбился вдребезги, столкнувшись с реальностью той знаменательной поездки.

Центром эпопеи, как я об этом мечтал, должна была стать моя собственная семья, которая никогда не была активной участницей событий, а только бесполезной свидетельницей и жертвой всего. Я начал писать эпопею тотчас, как вернулся в Аракатаку, потому что ничего не принесло создание романа с помощью искусственных средств, но важна была эмоциональная нагрузка, которую я перенес, сам того не зная, и которая ждала меня невредимая в доме бабушки и дедушки. Но с первого же шага по горячему песку городских улиц мне дали знать, что мой способ не был самым удачным, чтобы рассказать о том земном отчаянии и ностальгии, несмотря на то что я потратил много времени и работаю, чтобы найти правильный способ.

Не запарки в «Кронике» во время отъезда были помехой, а все наоборот: сдавливающая сила порядка служила причиной душевной тревоги.

Сальво Альфонсо Фуэнмайор застал меня врасплох в творческой лихорадке через несколько часов после того, как я начал писать книгу, остальные мои друзья считали долгое время, что я продолжаю работать над старым проектом «Дом». Я решил, пусть так и будет, из-за наивного страха, что откроется провал замысла, о котором столько говорили, будто он был шедевром. Но также я это делал из-за суеверия, которого все еще придерживаюсь, — рассказывать историю, а писать другую, чтобы не стало известным, какая есть какая. Особенно в газетных интервью, которые, в конце концов, вид опасной выдумки для скромных писателей, которые не хотят говорить большую часть из того, что должны. Однако Херман Варгас должен был раскрыть это благодаря своей таинственной зоркости, потому что несколько месяцев спустя после поездки дона Района в Барселону написал ему об этом в письме: «Думаю, что Габито забросил свой проект „Дом“ и затеял другой роман». Дон Рамон, разумеется, знал об этом раньше своего отъезда.