Жить и помнить

— Против Екатерины Михайловны? Ах, вот оно что! Теперь все понятно.

— Ты лучше посоветуй Курбатовой не трепать лишнего. А если она решила идти в управление государственной безопасности, то пусть там скажет: я, жена покойного майора Курбатова, признаюсь, что на почве ревности выстрелом из револьвера убила любовницу моего мужа Элеонору Каминьску.

— Ты с ума сошел! Идиот!

— Где была Курбатова в день убийства между шестью и восемью часами вечера? В городском парке! Когда была убита Элеонора? Между шестью и восемью часами. Где была убита Элеонора? У могилы Курбатова. Какой пистолет был найден в кустах? Русский. Согласись, что все это может бросить тень на ее репутацию. Следствие, допросы, очные ставки. Зачем ей иметь столько неприятностей? Пусть не вмешивается в чужие дела и уезжает в Советский Союз вместе с ударником Петром Очеретом. Так будет лучше.

Ванда побледнела от возмущения:

— Ты жалкий провокатор. Не Екатерине Михайловне, а тебе мешала Элеонора. Курбатова советская женщина. Понимаешь — советская! Ее не испугает твоя клевета. А убийцу Элеоноры найдут. Обязательно найдут!

Но Юзек уже не слушал сестру. Он смотрел в окно с таким выражением лица, словно увидел там свою смерть: к их дому подходил Шипек.

4. Если ты друг

Шипек не спал всю ночь. Кряхтел, вздыхал. Время от времени вставал и, шлепая босыми ногами по холодному полу, шел в кухню. Впотьмах доставал из шкафчика узкогорлый пузатенький графинчик. Звякало стекло о стекло, легонько булькала водка. Шипек возвращался в спальню. Снова скрипела старая кровать, слышались вздохи, невнятное бормотание. Снова экспедиция на кухню. И так всю ночь.

Может быть, он ошибся? Может быть, скрылся в кустах не Юзек Дембовский, а совсем другой человек? В темноте легко обознаться! А он возведет поклеп на невиновного. И какой поклеп! В убийстве невесты брата. Нет, тут надо все хорошенько обмозговать, взвесить, проверить.

Только под утро решил: пойду к Феликсу. Расскажу о своих подозрениях. Две головы — лучше. Да и Феликс не посторонний человек. Отец!

Хотя решение было принято, все же к дому Дембовских Шипек шел неверной походкой человека, хватившего добрый келишэк старки. В окне заметил Юзека. Вот и хорошо. Сразу все выяснится. Конец сомнениям и подозрениям!

Старый Феликс был угрюм, как Карпаты в ноябре.

— Заходи, Шипек! Только дом у нас в трауре. Горе!

— Знаю. Вот и пришел к тебе, как к старому другу.

— Благодарю. Ты всегда был добрым товарищем.

Шипек тяжело опустился на стул. Закурил. Он никогда не был дипломатом. Всю жизнь рубал уголь, пил старку, говорил, что взбредет на ум. Сейчас же надо подбирать выражения, следить, чтобы с языка не сорвалось лишнее слово. И с кем! С Феликсом Дембовским! Есть от чего вспотеть старому шахтеру. Начал издалека:

— Сколько лет ты меня знаешь, Феликс?

— Много. Ты пришел на шахту пятнадцатилетним парнем. Ну, вот и считай.

— Значит, давно знаешь?

— А что такое?

— Был ли случай, чтобы Шипек сказал о ком-нибудь лишнее? Покривил душой?

— Странный у тебя разговор сегодня, Шипек.

— У меня сегодня болит сердце. — Шипек для большей убедительности приложил к груди черную и широкую, как ласт, руку. — Не спал всю ночь. Лежал и думал: могут ли обмануть человека собственные глаза?

Феликс встревожился:

— Никак не пойму, что у тебя на уме. Любишь же ты разглагольствовать!

Шипек вздохнул:

— Поднеси-ка лучше келишэк. Сердце печет.

— С этого и начинал бы, дружище, — успокоился Феликс, — а то напустил туману. — Достал из буфета графин, рюмку. — Так-то лучше будет.

— Может, со мной выпьешь?

— Нельзя. Сам знаешь, врачи запретили.

Шипек выпил, но не крякнул, как обычно, не сказал всенепременное: «Сто лят!» Заговорил трезво:

— Сядь, Феликс, да послушай, что я скажу.

Теперь Феликс понял: разговор действительно предстоит серьезный. Нахмурился. Что еще уготовила судьба?

— Шел я вчера домой через парк, — начал Шипек и замолчал.

— Видел тебя там.

— Иду и слышу — выстрел. Какой, думаю, прохвост стрельбу открыл?

— Ты же знаешь — Элеонору убили.

— Знаю. Славная была девушка, — и Шипек покосился на графин. — Налей-ка еще одну.

Выпив, туго провел по губам пятерней.

— Иду и слышу, кто-то навстречу бежит.

— Кто бежал?

— Темно было.

— Не узнал, значит?

Шипек взял графин, налил рюмку. Феликс молча смотрел, как на черной морщинистой шее Шипека дернулся кадык.

— Сомнение меня одолело.

— Какое сомнение? Не томи!

Шипек сидел понурый, черный.

— Да говори наконец! Не выматывай душу!

— Мне показалось, что бежал твой Юзек.

Феликс вскочил:

— Ты пьян!

— Лучше быть мне слепым, чтобы только не видеть того, что я видел.

— Мне надо быть глухим, чтобы не слышать таких речей.

Феликс сел: сразу ослабели ноги. Пришло на память все, что говорилось о Юзеке: намеками, случайно оброненными фразами. Что-то нечистое произошло в американском лагере. Носился с заграничными журнальчиками и магнитофонными лентами. Бегал на просмотры каких-то кинокартин. С кем-то встречался в кавярнях. Разговоры. Сплетни. Слухи. Теперь все встало в памяти, удавкой перехватило горло.

— Пришел я к тебе первому. Ты всегда был моим другом, — глухо сказал Шипек.