Мост
Почти сорок лет назад в Лос-Анджелесе я и три моих друга поздней ночью сели в машину, приняли «кислоту» и вскоре оказались на средней полосе весьма оживленной автострады, с которой мы никак не могли съехать. Через несколько часов, когда мы оказались где-то посреди калифорнийской пустыни, водителю наконец удалось свернуть на другую дорогу и притормозить. Луны не было, и я не помню, чтобы были звезды; а помню только, как темно и жутко там было, в полночь в том безлюдном месте.
Мы с одним другом пошли в одном направлении от машины, а двое других пошли в другом, вверх по небольшому холму. Вскоре я мог видеть пустыню на расстоянии нескольких ярдов по обе стороны дороги, и помнится, я подумал, что могу ведь умереть здесь, в этой бесплодной пустоши – до такой степени там было безжизненно. У эстакады, где дорога пересекала ручей, я остановился и стоял у перил, глядя на пустыню, наблюдая, как она чудесным образом оживала.
Все – песок, камни, растения, даже забор из колючей проволоки неподалеку – искрилось и трансформировалось, кружась внутри себя, будто предавшись своему собственному экстатическому бытию. Казалось, что гудит сама земля.
Неожиданно я услышал отдаленный крик одного из моих друзей, который поднялся на холм. «Что там внизу?» – прокричал он.
И я помню, что ответил ему, в основном потому, что тогда казалось, что ему отвечал вовсе не я. Казалось, что сама пустыня открыла свою песчаную глотку и прохрипела эти слова по направлению к холму в бездонную ночь за его пределы. «То
Я записал эту историю много лет назад, надеясь когда-то раскрыть смысл, который в ней таился. Тогда в пустыне мы посмеялись над сказанным, потому что для нас было очевидно, что это правда, но мы не могли этого объяснить (да и не было нужды это делать). Теперь мне ясно, что
Что я хочу на самом деле
Тот, кто распространил слух о том, что тюрьмы похожи на монастыри, наверняка никогда не «сидел». Тюрьмы переполнены, в них много шума и насилия. Загоните сотни или даже тысячи людей с покалеченной психикой в маленькие бетонные отсеки, отберите у них их права и эмоциональные отдушины и в лучшем случае получите самый настоящий адский монастырь.
Тем не менее есть и схожести. Заключенные отрезаны от мира; монахи тоже. Заключенные, как монахи, практически не имеют права голоса в своей повседневной жизни, так как тюрьмы и монастыри одинаково являются местами строгих режимов и жестко установленных порядков. Монахам говорят, когда им вставать, когда медитировать, когда есть, когда работать, когда отдыхать. Заключенным указывают, когда вставать, как одеваться, когда покидать здание тюрьмы, когда и что есть, когда работать, когда развлекаться, когда и как пользоваться телефоном или получать письма, или встречаться с родственниками и друзьями. Им говорят, что они могут читать или какой фильм они могут смотреть; когда время отбоя. Монастыри – это места контролируемой простоты; тюрьмы – это места примитивного контроля.
Так что у монаха и заключенного есть что-то общее – ограниченность выбора. Разница в том, что для монаха эта ограниченность добровольна, тогда как для заключенного это причина его страданий. Монаха учат обращать свой взор вовнутрь в поисках свободы, а большинство заключенных считают, что свобода – это место, которое находится где угодно, только не там, где они сейчас.
Но свобода – это не место. Свобода – не результат личной программы или политической идеологии. Она не имеет никакого отношения к деньгам, славе или власти. Это не законное право или привилегия, и она не имеет отношения к религии. «Свобода не свободна», говорят любители хлестких выражений, а я им отвечаю: «Еще как свободна! На самом деле если и есть какая свобода, то только свободная».