Жить не дано дважды

Ну что ж, раз нельзя спать, можно посидеть, подумать, привести события и мысли в порядок. Значит так: группа найдена, это отлично. Но место для засады, из которой можно было бы сфотографировать вражеских разведчиков, не подготовлено — это плохо. Связной будет зря терять время, а времени у него в обрез. То есть у нее, связная — девушка.

Так сообщили из Центра: девушка — в белом платке и синем пальто, с дорожной сумкой. В нашей части только две связных — Нина и Аня. Аню я не знала, никогда не видела. Поэтому мне очень хотелось, чтобы это была Нина, лукавая, озорная, грубоватая. И я забыла, что там, «дома», Нина мне не очень нравилась за разбитной нрав, хотя я откровенно завидовала ей. Но сейчас Нина была самым дорогим человеком, хотя бы потому, что идет от наших.

Подготовила фразу, которую связная должна запомнить и передать Прищуренному: «Установлено — шеф саланештской жандармерии посещает дом на площади, продолжать ли наблюдение?» Чем меньше сведений, переданных по рации, тем лучше — меньше возможности у врага засечь разведчика.

Становилось все холоднее, я куталась в платок и легкое пальтецо, прыгала на месте и пробовала ходить, но кустарник был слишком густ.

Мысли от связного перекинулись к дому. К нашей даче под Москвой. Верно, на сирени уже набухли почки. Я совсем отчетливо увидела ступеньки на террасу и на них маму. Мама!.. В той самой старенькой шубке, в какой видела ее в последний раз, только не постаревшую, а молодую, какой она была до войны. Милая моя мама! Твое письмо ждет меня в части — полное тревог, забот и гордости. А может, и не одно письмо — может, два, и три, и четыре. Потому что ждать трудно: когда пишешь, кажется, беседуешь с родным человеком, чувствуешь его около себя.

Может быть, меня ждут не только мамины письма. И Сережкины. Ну, не письма — письмо, маленький треугольник со штампом «Военное» и с обратным адресом: «Полевая почта № …» Обязательно полевая почта, а не госпиталь. Понимаешь, Сережка, мне будет легче, если полевая, или пусть — госпиталь. Только, чтобы было письмо.

Все время, что я в тылу, не позволяю себе думать о близких. Нельзя думать, когда у тебя такая тяжелая жизнь и ответственная работа. А тут вот, в ночной рощице, не могла удержаться — разволновала предстоящая встреча со связной.

Холодная ночь шла на убыль. Блекли звезды, серело небо, на востоке разгоралась заря. Наконец, брызнуло солнце, и земля ожила. Засверкали росинки на траве, защебетали и запорхали птицы. Я даже не предполагала, что их столько здесь. Прогудел над ухом полосатый шмель, прямо в ладонь плюхнулась конопатая божья коровка.

Божья коровка, дам тебе хлеба.
Божья коровка, полети на небо.

Слышится мне свой собственный голос из детства. Я счастливо улыбаюсь. Улыбаюсь. Улыбаюсь… И вздрагиваю. Раскрываю непонимающие глаза — высокое солнце ласково пригревает землю. На часах — девять. Вскакиваю на ноги и соображаю: связная появится лишь через час. То есть, нужно ждать через час, с десяти до двенадцати, несколько дней подряд, если она не придет сегодня, и завтра, и послезавтра.

Охватывает беспокойство — как она, моя связная, приземлилась, как добирается, подходит, ищет. Чем ближе минутная стрелка к десяти, тем тревожнее. Последние минуты приходится держать себя в руках, стиснув зубы. Ох…

За спиной — хруст сухих прошлогодних листьев, шорох раздвигаемых кустов. Я всматриваюсь из укрытия — синее пальто, белый платок, сумка… Нина! — рвется в крике сердце. Но я зажимаю его ладонью и негромко говорю:

— Снимите платок, уже тепло.

— Я поняла, сейчас сниму!

Все!!!

Продираясь сквозь кусты, душу в объятиях Нину. Она хохочет. Мы валимся на землю.

— Сильна-а, Пуговица! — дразнит меня Нина. — Как мы говорили? Мала Пуговица, а нужна. Так?

Я ничуть не обижаюсь, и непонятно — почему там, у своих, я обижалась на эту шутку. На шутки вообще неумно обижаться.

— Слушай, Ольга, давай пока пожрем, а?

Нина вытаскивает из сумки немецкую колбасу, молдаванские хлеб и сало, — это ей в дорогу так дали. У меня заныло в желудке — почти сутки ничего не ела, и вообще со дня приземления в тылу жила впроголодь.

— Нина, ну как там у нас?!

Нина протягивает мне ломоть хлеба с салом. Говорит неожиданно мягко:

— Ешь, ешь, — все расскажу. Отощала ты… И не Пуговица, а Кнопка стала. — Она надкусила свой ломоть, прожевала. — В общем все по-старому. Все приветы шлют. Татьянка с Максимом вернулись — живы-здоровы. Тоже привет шлют.

Нина привирает — никто не знает, с кем на связь она идет. Не знала и сама Нина, у нее лишь место и время явки, пароль. Это, чтобы обезопасить разведчика, на тот случай, если связного задержат. Да и связному тогда легче — не запутается, не выдаст нечаянно. Не знает он, с кем идет на связь.

Нина привирает, а мне хорошо. Потому что, если бы наши знали, они непременно послали бы приветы. Можно считать даже, что приветы посланы.

— Тут как делишки? — спрашивает Нина с полным ртом. — Мне командование дало двое суток.

— Двое суток? — у меня кусок застрял в горле. — Тут неделю идти до линии фронта!