Жить не дано дважды

Я была поражена: Федор и цветы! И не забыл про мой день рождения. А чего только я про него не думала. Так на душе стало светло — это же счастье, что я иду с Федором в тыл.

И, чтобы как-то вознаградить его за свою настороженность, доверилась.

— Как ты думаешь, Федор, если мы хорошо выполним задание, меня примут в партию?

Федор посмотрел на меня задумчивыми серыми глазами.

— Ты уже написала заявление?

— Да…

— Покажи, если хочешь.

Я протянула листок и из-под руки Федора стала читать, будто не сама писала:

«…прошу принять кандидатом в члены ВКП(б), а в случае моей гибели — считать коммунистом».

Мысль о вступлении в партию пришла давно. Я не раз думала о том, как высоко и почетно быть коммунистом. Ведь только тот может стать им, кто не только любит свою Родину, но и сделал для нее что-то, отдал часть своей жизни за ее расцвет, ее честь и свободу.

Мне хотелось быть рядом с людьми предельно чистыми, честными, связанными одним стремлением. Знала я, как многие из тех, кто шел на верную смерть, просили, как о самом заветном — принять их в партию посмертно. Я вспоминала свою, совсем еще не длинную жизнь. Достойна ли я, пусть решат те, кто оценит мою работу на задании — больше ведь я ничего не успела сделать. И если этого еще будет мало, я буду стараться сделать все, чтобы сочли достойной Впереди еще много трудного… да я и не ищу легкой дорожки.

Вспомнилось, как вступала в комсомол. Я до сих пор краснею, когда вспоминаю, как долго не могла ответить на вопрос: кого зовут всесоюзным старостой. Как можно было забыть о Калинине?! А ощущение шероховатой обложки серенькой книжечки, лежавшей в моей руке?

— Если хочешь, — сказал Федор, — я дам тебе рекомендацию. Кто еще даст? Комсомол и…

— Прищуренный… То есть подполковник Киселев. — Я восхищенно смотрела на Федора. — Федор, но ты меня еще не знаешь…

— Знаю, Оля. Потому и просил тебя в радисты.

Вот как, Федор сам просил меня! Плохой же я буду коммунист, если не научусь разбираться в людях.

Скоро пришел майор Воронов.

— Поздравляю, Оля!

Майор поцеловал меня в лоб и протянул плитку шоколада.

— Живи столько, сколько тебе захочется.

— Ой, товарищ майор, мне хочется жить долго-долго!

Майор Воронов скупо улыбнулся, кивнул в знак согласия и добавил:

— Завтра в ночь вылетаете.

Именинный обед, который приготовил Максим, был и прощальным.

Потом весь вечер мы собирались. Тщательно готовили снаряжение и не менее тщательно вещи, которые надлежало взять с собой, в том числе кучу дурацких альбомов: два или три — мои фотографии рядом с никогда не виденными «друзьями»-немцами, столько же со стихами, сочиненный мной дневник, безделушки — вроде слоников и копилочек. Тяжесть страшная. А нужно.

В день вылета я встала рано: не спалось. Одела все, в чем вылетать на задание, подошла к зеркалу. Передо мной в синем в горошек платье стояла маленькая, тоненькая девушка. Густые длинные волосы падают на плечи, серые, с косым разрезом глаза в мохнатых ресницах… «Это уже не Оля, это — Женя, — подумала я, — завтра Оля перестанет существовать».

На аэродром прилетели в середине дня, и нас провели в землянку. Когда мы шли мимо стоянок самолетов, из-за плоскостей машин поглядывали на нас техники и мотористы. Они знали, что за люди прилетели на маленьком ПО-2. Не первый раз появляются вот такие, в гражданской одежде, а потом ночью спецрейсом самолет уходит с ними за линию фронта.

В землянку вошел летчик, поздоровался. Сообщил, что полетит с нами он, самолет — Р-5. Мы обрадовались: маленький «кукурузник» идет почти бесшумно, можно прыгать метров с пятисот, точность приземления почти обеспечена. День тянулся долго. Мы уже успели подружиться с летчиком, его звали Сашей, и он принес мне плитку трофейного шоколада и пачку леденцов.

— Приземлишься, будешь где-нибудь лежать, дожидаться рассвета, вот и займешься.

К вечеру почему-то стало очень грустно. Где-то сейчас моя мамочка? Я села писать письмо: