Житейская правда войны

¹⁴ Лебединцев А. Отцы-командиры. М., 2004.

¹⁵Зайцев А.Н. Там же.

¹⁶Лебединцев А. Там же.

¹⁷Зайцев А.Н. Там же.

¹⁸Лебединцев А. Там же.

¹⁹Кузминов М.Я. Там же.

²⁰Лебединцев А. Там же.

²¹Лебединцев А. там же.

²²Зайцев А.Н. Там же.

²³Лебединцев А. Там же.

²⁴Лебединцев А. Там же.

²⁵Лебединцев А. Там же.

²⁶ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 690306. Д. 413. Л. 43.

²⁷ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 686044. Д. 1108. Л. 23.

²⁸ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 686044. Д. 1103. Л. 227.

²⁹Лебединцев А. Там же.

³⁰ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 793756. Д. 5. Л. 224.

³¹ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 793756. Д. 25. Л. 126.

³² Там же.

³³ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 686043. Д. 47. Л. 168.

³⁴ ЦАМО. Ф. 33. Оп. 11458. Д. 322. Л. 244.

³⁵ Боровик А. Спрятанная война. М., 1992.

Судьба солдата

Это было предопределено

Основным уроком войны Семен Львович Ария называет ужасное несчастье: «Полная ломка и жизни, и быта, и счастья. Война приносит только несчастье. То, что я остался жить, – это чистая случайность. Абсолютно чистая! И абсолютная случайность! И уже одного этого достаточно, чтобы считать – лучше бы этого опыта войны у меня не было совсем и никогда».

Известнейший российский адвокат знает, о чем говорит, ибо Бог сохранил его вопреки всем смертям. При этом бывший танкист и разведчик судит о прошлом предельно трезво: «Мужское население моего года рождения было выбито войной поголовно. И то обстоятельство, что я остался жив, не явилось результатом каких-то усилий с моей стороны.

Я ничего не избегал. Но судьба все время создавала обстоятельства, которые способствовали сохранению моей жизни. Я верю, что это было предопределено».

Семен Львович честно признается, о чем постоянно думал на войне: «…скоро я буду убит или мне удастся выжить?.. Страх смерти сопровождал неотступно. Он был или четко выраженным, или в подсознании держался. Он мог быть неосознанным, этот страх, но был всегда. Вот этим отличалась жизнь после победы. Ушел страх смерти. Он ушел из подсознания. На войне есть людские массы, цель которых – убить тебя. А в мирных условиях ни у кого таких целей нет».

Думалось там и о Боге: «До войны этого чувства не было. Появилось там, на войне. Появилось само собой.

Вообще должен вам сказать… Это мысль, к которой я пришел уже теперь. Я считаю, то обстоятельство, что у любого человеческого племени на любой части земного шара неизбежно появлялась вера в существование высшей силы, высшего существа и потребность молиться, – не могло быть объяснено никакими иными обстоятельствами, кроме существования этой силы. В противном случае это носило бы избирательный, отдельный характер. У одних это высшее существо появилось бы, у других – нет. А ведь это появилось у любого человеческого племени. Это оказалось генетически заложено в душу. Кем?

В этом я нахожу одно из доказательств существования Бога. Но это я понял уже сейчас. А тогда, на войне, у меня появилось просто ощущение того, что есть Нечто, что предопределяет пути, и от этого Нечто зависит для меня исход.

Я не могу это отнести к какому-то определенному временному моменту. Но с тех пор как я попал на передовую, где уже господствовала смерть, с этого момента возникло религиозное чувство».

На вопрос: «Чего вы на войне боялись, помимо собственной смерти и смерти близких?» – блестящий интеллектуал отвечает, ничуть не задумываясь: «Увечья боялся. Больше смерти боялся увечья. Потому что на фронте бывали такие увечья, относительно которых можно было заранее предвидеть, что вся дальнейшая жизнь будет пыткой».

И все же самым страшным на фронте Семен Львович называет атаку: «…это тяжелейшее испытание. Ты знаешь, что в тебя могут попасть, а ты вынужден идти навстречу – это ужасно! Подняться было трудно, и сознание того, что, скорее всего, не вернешься, тоже тяжело. Минометный обстрел ужасен был и пулеметы. Там всего хватало. Трассирующий огонь, когда начинает сверху, и видишь, только светящаяся полоса все ниже, ниже к тебе опускается, вот сейчас она до твоего уровня дойдет и тебя разрежет пополам».

Но, конечно же, страшнее смерти не было ничего: «Там смерть витала ежедневно, ежечасно и со всех сторон. Можно было спокойно сидеть, чай пить, и на тебя сваливался шальной снаряд. Привыкнуть к этому было совершенно невозможно. Это не значит, что был безостановочный мандраж, что все сидели, ходили и оглядывались. Просто смерть прилетала или не прилетала. Страшно было, когда были массированные авиационные налеты. Там люди сходили с ума от страха. Ощущение было такое, что каждая бомба летит тебе прямо в голову. Это было ужасно! По небу плывет эта армада, сотни две или три самолетов, и сыплют градом бомбы, и все они воют. Ужас! Помню, Некрасов такой был – он почти рехнулся. Когда кончился авиационный налет, его никак не могли отыскать. Потом нашли в каком-то окопе. Так он отказывался выходить! А какой ужас был в его глазах!..»