Житейские истории

И вот все ж таки решилася. Разделася, и бултых в воду. Вода — как парное молоко, токма я молочное как-то не очень, больше мучное. А когда вылезла, все зырят вокруг и скалятся, неруси. «Чегой уставилися, а?» Конечно, у них специальные трусы особые, а у меня простые рейтузы, ну и чем я их хужее буду? Ты ведб давеча сказывал, чтоб не комплектовала.

А еще устала я от того, что балаболят все на своем. Седня, правда, услыхала и наше, как какой-то цуцик — он перешагивал через меня, — сказал: «Не пляж, а выставка натюрмортов!» Что такое натюрморт, не знаешь?..

Дома у них какие-то из веток, похожих на солому. Только на крупную. Говорят, сахарное дерево, но разве сахар на деревьях ростят? Дороги здеся узкие и петляют. Ехать по острову полтора часа. Токма кому это нужно, ведь приедешь к другому берегу? Есть и гора Вулкан, у нас же, помнишь, пес был, Вулкан, издох два года как…

Возили на водопад. Вода изо всех щелей хлещет, а они и рады-радехоньки, щербатятся аж, робинзоны эти, борягены. А еще говорят, русские не экономят. Свезли на базар. Зачем, ведь у нас свой есть? Пущай без корзин, шляп там и бус, зато инвентарь есть для огорода.

Нужно быть осторожнее. Здеся опасно! В прошлом году изнасиловали двух цесарок. Правда, они сами дали, мне наша сказала. Но со мной они так просто не совладают! Ношу с собой вилку. Это, конечно, не нож, но тоже оружие, чтоб защищаться, если что. Воткну куда надо, и все! Но пока спокойно.

А еще эти борягены, чурки — как ты их называешь, сплавали нас на другой остров. Насильно заставляли пить водку (ром называется) и кормили рыбой на убой. Глазищи у чурок сверкают. Ты бы заступился, а то пришлось пить и есть. Рыба хочь и свежая — щас поймали и сготовили, — но уже испорченная перцем и специями всякими. Острая и невкусная. Выживу ли я? Не ведаю. Доживу ли до возвращения?

А вечером концерт как по телевизору — «Танцы народов мира», токма без помех. Поили молоком из огромадных орехов цвета дерьма. Апосля сидела на балкончике, смотрела на закат и грустила.

Ой да зачем же мне энто все надо? Да не лучше ли у нас во сто крат? И солнце у нас желтое, а не красное, и не печет так кожу, а греет, и люди-то у нас потому вовсе не черные, а белые, и ходют они по травке зеленой, а не по раскаленному песку, и музыка-то у нас больше не визгливая веселая, а спокойная и тихая такая. Душевная, значится.

А тута известие: «Антошеньку посадили!» Я в слезы, и давай метаться на самолет… Но завтра… Завтра!

За что его? За что на сей-то раз? Набил Павлухе морду? Зинку Кобылину подкараулил у клуба? Что он на нее-то все скоко девок кругом бегает. Видать, попал в любовный треугольник, как вякала Ниловна.

Горюю я, не знаю, что делать. Да что ж энто такое? Думала, приеду — умру спокойно, ан нет!.. Придется дожидаться сыночка мово неразумного… И верно, опять долгонько! Ну, может, скосят чуток, та нет — я его знаю…

…что делать? Буду ждать…

Эффект разорвавшейся бомбы

1

Стереотипы американского образа жизни, несомненно, были чужды Роберту Ивановичу Гессеру, губернатору крупного российского города, входившего в десятку самых густонаселенных в стране, однако, оставаясь в одиночестве, он запирал дверь, чтобы невзначай не быть увиденным подчиненными, закидывал ноги, обутые в добротно сработанные «саламандеры», на стол с аккуратно уложенными документами и вставлял в зубы сигарету. И какую? Конечно, «Мальборо». В такие минуты ему безумно нравилось ощущение свободы, свободы выразить свой внутренний протест против рамок условностей, вынудивших его считаться с мнением каждого встречного.

В такие минуты он был самодостаточен и отдыхал от лести и заискивания множества людей, льющих на его уши елей в тайной надежде заручиться симпатией «великого мира сего», в несчастных душах которых светилась радость от возможности соприкоснуться с человеком влиятельным и значительным, способным разрешить в одночасье их мелкие проблемы. Если бы знали они, как он смеялся над ними! С серьезным видом обещал выполнить просьбу, а сам внутри загибался от гомерического смеха. Эти люди явно переоценивали его возможности, но в том-то и состояло умение крупного политика — изображать из себя фигуру сильную, пытаться служить воплощением их мечты об идеальном правителе. Разве простили бы они ему проявление такой маленькой и вместе с тем такой естественной человеческой слабости, как любовь к красивой жизни?