Житейские воззрения Кота Мурра

― О ваших детях будет идти речь, всемилостивейший государь? ― колко спросила Бенцон. ― Иначе говоря, о принце Игнатии и принцессе Гедвиге. Говорите, всемилостивейший государь, говорите. Может быть, я смогу дать вам совет и принести утешение, подобно маэстро Абрагаму.

― Да, ― продолжал князь, ― совет и утешение были бы мне по временам необходимы. Так вот, сперва касательно принца; разумеется, ему нет надобности в особых дарованиях, коими природа наделяет тех, кто иначе по причине своего низкого звания оставался бы в забвении и ничтожестве. Но все же для него было бы желательно несколько более esprit [125], он ― simple [126] и пребудет им. Взгляните, вот он сидит, болтает ногами, делает в игре промах за промахом и хихикает и смеется, как семилетний мальчик! Бенцон! Entre nous soit dit [127] ― он никогда не освоит искусства письма в той мере, в какой оно ему потребно, ― его княжеская подпись подобна каракулям. Всеблагое провидение, что-то будет? Недавно я был потревожен в моих занятиях мерзким лаем под окном. Я бросил взор вниз, дабы прогнать отвратительного шпица, и что же я узрел? Поверите ли, дражайшая сударыня? Это был принц, с громким лаем, подобно безумцу, скакавший вслед за мальчишкой садовника. Они играли в собаку и зайца. Я сомневаюсь, есть ли у него хоть некоторый разум? Таковы ли должны быть княжественные увлечения? Обретет ли принц когда-либо хоть малейшую самостоятельность?

― Поэтому необходимо, ― ответила Бенцон, ― поскорее женить принца и выбрать для него жену, чья прелесть, обаяние и ясный разум пробудят его дремлющие чувства, ― жену, достаточно добрую, чтобы снизойти к его ребячливости и постепенно возвысить его до себя. Женщине, предназначенной принадлежать принцу, эти свойства необходимы, чтобы вызволить его из этого душевного состояния, которое ― с болью говорю я это, всемилостивейший государь! ― наконец может обратиться в подлинное безумие. Поэтому тут все решают только эти редкие свойства, и нельзя строго считаться с происхождением.

― Никогда, ― сказал князь, наморщив лоб, ― никогда не бывало мезальянсов в нашем доме. Откажитесь от помысла, коего я не могу одобрить. Я был всегда и ныне готов исполнить все иные ваши пожелания.

― Мне это вовсе не известно! ― резко вставила Бенцон. ― Как часто справедливые желания должны были умолкать ради химерических соображений! Но есть требования, которые выше всяких условностей.

― Laissons cela! [128] ― перебил князь Бенцон, откашлявшись и взяв щепотку табаку. После некоторого молчания он продолжал: ― Еще более принца меня печалит принцесса. Скажите, Бенцон, возможно ль, чтобы от нас произошла дочь со столь странным нравом и, даже более того, со столь странной болезненностью, повергающей в затруднение самого лейб-медика? Не наслаждалась ли всегда княгиня цветущим здоровьем? Была ли она склонна к мистическим нервным припадкам? Я сам? Не был ли я всегда сильным и телом и духом князем? Как же явилось у нас дитя, которое ― к моей горькой печали, мне надлежит признать это ― кажется вовсе безумным, попирающим и отвергающим все княжеские благоприличия?

― Для меня натура принцессы также непостижима, ― ответила Бенцон. ― Мать была всегда невозмутима, разумна, свободна от всех гибельных, пылких страстей. ― Последние слова Бенцон произнесла тихо и глухо, про себя, опустив глаза.

― Вы разумеете княгиню? ― спросил князь с ударением, так как ему показалось непристойным, что к слову «мать» не было добавлено «княгиня».

― О ком же другом могла я думать? ― сдержанно ответила Бенцон.