Житейские воззрения кота Мурра. Повести и рассказы

— Знаете ли, что мне хочется сейчас сделать? Знаете ли вы, что мне хочется подойти к корзинке, открыть ее и всадить этот острый нож в горло проклятого кота, который сидит там и скорее всего с наглым самодовольством насмехается над нами?

— Вы с ума сошли! — воскликнул один из гостей. — Вы с ума сошли, Лотарио! Извести такого красивого кота, любимца нашего дорогого маэстро! И почему вы так тихо говорите?

Профессор все тем же тихим шепотом объяснил им, что я все понимаю, что я умею читать и писать, что маэстро Абрагам каким-то поистине таинственным, непостижимым способом посвятил меня в науки, что уже сейчас, как поведал ему пудель Понто, я сочиняю прозу и стихи, и все это лукавый маэстро подстроил с единственной целью посрамить самых маститых ученых и поэтов.

— О, — говорил Лотарио, едва подавляя бешенство, — о, я уже предвижу, как маэстро Абрагам, и без того завладевший неограниченным доверием великого герцога, добьется для этого кота всего, чего пожелает! Эта бестия получит звание magister legens [58], степень доктора, и, наконец, кот, уже профессором, взберется на кафедру эстетики и будет читать лекции об Эсхиле, Корнеле, Шекспире! Я вне себя! Он будет раздирать мои внутренности, а ведь когти у него ужасающие!

Все были до крайности поражены, услышав такие речи Лотарио, профессора эстетики. Один гость выразил мнение, что кот никак не может выучиться чтению и письму, ибо эти первоосновы всех наук требуют прежде всего сноровки, на какую способен только человек, а кроме того — способности мыслить, разума, так сказать, каковой встретишь даже не в каждом человеке, а ведь он — венец творения! Что же говорить о бессмысленной животине?

— Дорогой мой, — вступил в беседу второй, как мне показалось в моей корзине, мужчина весьма положительный, — дорогой мой, а что вы понимаете под «бессмысленной животиной»? Бессмысленных животных не бывает! Я сам нередко, погрузившись в тихое самосозерцание, испытываю глубочайшее уважение к ослам и прочим полезным тварям. Не понимаю, почему какое-нибудь смышленое домашнее животное, одаренное счастливыми природными задатками, нельзя научить читать и писать, более того — почему бы такому зверьку не возвыситься до положения ученого или поэта? Разве не было тому примеров? Я уже не говорю о сказках «Тысяча и одной ночи», лучшем историческом источнике, со всей его прагматической достоверностью, сошлюсь, милейший, лишь на Кота в сапогах, кота, преисполненного благородства, проницательного ума и глубокой учености.

Придя в восторг от похвалы коту, который, как мне подсказывал внутренний голос, безусловно был моим достойным предком, я не удержался и два-три раза громко чихнул. Оратор сразу замолчал, и все испуганно воззрились на мою корзину.

— Contentement, mon cher! [59]— заметил наконец только что ораторствовавший положительный господин и продолжал: — Если не ошибаюсь, дражайший эстетик, вы только что упоминали о некоем пуделе Понто, выдавшем вам тайну научных и поэтических занятий нашего кота. Это напоминает мне превосходнейшую Сервантесову Берганцу, о чьей дальнейшей судьбе повествует одна новая и весьма увлекательная книга. ^{87}Упомянутая собака тоже являет разительный пример наличия природных способностей у животных и восприимчивости последних к наукам…

— Позвольте, бесценный друг, — перебил его другой, — что за странные примеры вы нам приводите? Про собаку Берганцу рассказывает Сервантес, бывший, как известно, сочинителем романов, а история о Коте в сапогах — просто-напросто детская сказка, которую господин Тик, правда, изложил нам с такой живостью, что кое-кто по глупости, пожалуй, и поверит в нее. Итак, вы цитируете двух поэтов, как будто они серьезные естествоиспытатели пли психологи, тогда как они меньше всего таковы; доказано, что они отпетые фантасты и всегда сочиняют и преподносят нам самые несусветные небылицы. Но позволительно ли вам, такому умному человеку, ссылаться на сочинителей для подкрепления того, что противно здравому смыслу и рассудку? Лотарио — профессор эстетики, ему простительно иногда хватать через край, но вы…