Житие Бориса Завгороднего

Резкий отказ от какой-либо вредной привычки (и это вам подтвердит любой доктор) дело крайне опасное. Организм, которому вы до сих пор потакали, а теперь вдруг взяли и посадили на трезвый паёк, вполне способен взбунтоваться. И не известно ещё, что опаснее: открытый бунт, именуемый также белой горячкой, или тайный ропот потрохов, подбивающий владельца на странные, а то и безумные поступки.

Первая неделя воздержания, можно сказать, последствий не имела. Настала вторая. Хмурый и задумчивый Борис Завгородний нанёс визит школьному учителю, с которым свёл знакомство на барахолке ещё полгода назад.

— Здравствуй, Боренька, — приветствовал тот его. — С чем пожаловал?

Две с половиной стены убогой однокомнатки состояли из самодельных книжных стеллажей. Знакомый интерьер. Только вот названия на корешках зачастую нерусские.

— Письмо написать… писателю…

Педагог поправил очки и, чуть отстранившись, уставился на гостя.

— Письмо… — мечтательно повторил он, — писателю… написать… Боря, ты гениален! А сам не пробовал?

— Вот. — И Борис протянул ему лист из тетрадки в клеточку, исписанный красиво и разборчиво.

— Так тебе что? Запятые расставить?

— Нет, — прозвучало в ответ. — На английский перевести.

Педагог моргнул, сдвинул брови и, не веря глазам, прочёл вслух первую фразу письма:

— Уважаемый мистер Рэй Брэдбери…

Поперхнулся, сорвал очки.

— Ты что, с ума сошёл?

— А чего?

— В Америку, что ли?

— Ну…

— Тебя ж тут же на карандаш возьмут! И меня за компанию… Ты б ещё в Южную Африку письмо написал! Короче, так: иди отсюда… с этой своей…

Борис молча достал из джинсового кармана зелёную купюру. Нет-нет, не подумайте, не доллар. Доллар тогда стоил семьдесят с чем-то копеек (сам в газете читал). Из кармана была извлечена честная советская трёшка. При виде её педагог аж затрясся — то ли от злости, то ли от возмущения. И его можно было понять. Продать Родину за три рубля? Да это издевательство какое-то!

— Пошёл вон!

Выгнав озадаченного гостя, отдышался, снова надел очки и в сомнении взглянул на телефон. Следует заметить, что наличие данного средства связи в квартирёшке простого школьного учителя само по себе вызывало удивление. Не иначе, по блату провёл.

Решился. Снял трубку, набрал номер.

— Алло… — несколько заискивающе произнёс он. — Борис Иванович? Здравствуйте… Да, я. И вот по какому поводу… Приходил ко мне сейчас некий Борис Завгородний… ваш тёзка. Книгами на барахолке спекулирует… Просил перевести на английский письмо Рэю Брэдбери… Содержание?.. М-м… Да я только первую фразу прочёл… Да! Разумеется, отказал… Зря?.. То есть, вы полагаете, я должен был… Понимаю, понимаю… То есть, если он обратится ещё раз… А как быть с почтовым адресом? У него ж там чистый Чехов Антон Палыч: USA, Рэю Брэдбери…

Закончив разговор, некоторое время стоял у аппарата и озабоченно потирал подбородок. Взгляд педагога был недвижен.

* * *

Боже мой, боже мой! Где они, те наивные блаженные дни, когда всё действительное принималось за желаемое, а всё несанкционированное считалось противозаконным!

Никто ведь не запрещал послать письмо Рэю Дугласу Брэдбери. Но никто ведь и не разрешал!

— Не дойдёт, — уверенно говорили одни. — На границе задержат.

— Хорошо, если на границе, — добавляли угрюмо другие. — А то отнесут прямиком в КГБ…

И кто б это говорил! Ладно бы продавцы и рубщики мяса с Центрального рынка, а то ведь такие же акулы подпольной книжной торговли — народ вроде тёртый, знающий. Бывает, однако, и на старуху проруха. Ответ из Америки поступил в невероятно краткие сроки и немедленно был переведён на русский (в двух экземплярах) всё тем же школьным учителем.

Из письма следовало, что мистер Брэдбери приятно удивлён наличием в далёкой Советской России своих поклонников и спрашивает, не может ли он быть им чем-либо полезен.

— Ты… это… — взволнованно заговорил Борис Завгородний. — Попроси его книжку прислать. С автографом…

Услышав такое, педагог оробел пуще прежнего.

— Но это же… бандероль…

— И сё?

Забыл упомянуть: жгуче-цыганистый красавец Борис Завгородний слегка пришепётывал, а взволновавшись, и вовсе начинал торопливо и сбивчиво шепелявить, что, впрочем, нисколько не лишало его шарма — напротив, добавляло живости.

Что же касается бандероли, то тут дело сложное. Письмо — ладно, бог с ним с письмом! Что можно переслать в письме из-за границы? В крайнем случае, какую-нибудь вражескую антинаучную идею. А вот бандероль… Бандероль штука объёмистая. Мало ли что кому вздумается в неё вложить!

Хотя там же их наверняка рентгеном просвечивают…

Представьте, дошла и бандероль. Целенькая, нетронутая! Такое впечатление, будто не то что вскрыть — дырочку в упаковке проковырять не решились. Даже из любопытства! Это наши-то почтовые работники!

* * *