Житие Дон Кихота и Санчо

Из-за незадачи с мулом у цирюльника отвалилась борода; и священник водворил ее на место с помощью заклинания, чем «Дон Кихот был чрезвычайно удивлен и попросил священника при случае сообщить ему это заклинание». Ах, бедный мой Рыцарь, как начал ты клевать на наживку, что подсовывают тебе насмешники! Уже не ты выдумываешь чудеса, а тебе их выдумывают.

Священник, однако ж, не удовольствовавшись ролью насмешника, взял на себя заодно и роль карателя и адресовал весьма язвительную диатрибу храбрецу, освободившему каторжников; причем притворился, что не знает, кто это сделал. А Рыцарь, который «при каждом слове менялся в лице», помалкивал и делал вид, что сие к нему не относится, поскольку говоривший-то был все-таки его священником и его исповедником.

Глава XXX

в которой рассказывается об уме прекрасной Доротеи и многих других вещах, приятных

[24] и занимательных

И промолчал бы, не выдай его Санчо: оруженосец возьми да брякни, что освободил этих закоренелых лиходеев не кто иной, как его господин. Проговорился тот, кто был частицей Донкихотова мира. «Глупец, — сказал тут Дон Кихот, — не надлежит и не подобает странствующим рыцарям проверять, виновны или не виновны те удрученные, оскорбленные и закованные в цепи, которых они встречают на больших дорогах; им подобает только помогать нуждающимся, обращая внимание на их страдания, а не на их преступления», — и добавил все прочее, вызвав на бой тех, кому покажется дурным его донкихотовское деяние, но исключив из их числа почтенную особу сеньора лиценциата. Великолепный ответ, достойно венчающий доводы, приведенные Рыцарем в момент освобождения каторжников. Естественно было, что священник, как и прочие священники, с которыми на протяжении своей истории сталкивался идальго, рассуждал как человек мирской и земной, ибо платили ему — за то, чтобы служил священником, — люди земной и мирской природы; но Дон Кихоту подобали чувства природы божественной и небесной. О владыка мой Дон Кихот, когда же научимся мы видеть в любом каторжнике — прежде и превыше всего — человека, нуждающегося в помощи, и вглядываться в те мучения, которые его преступление причиняет ему самому! Пока не доживем мы до той поры, когда при виде самого ужасного преступления у нас вырвется само собою восклицание: «Бедный брат мой!», относящееся к преступнику, до той поры христианский дух разве что коснулся оболочки души нашей, но внутрь не проник.

Тут, во исполнение замысла насмешников, принцесса Микомикона наплела Дон Кихоту всяческого вздору себе в оправдание. И как ни грустно, но Дон Кихот и Санчо все приняли на веру, ибо героизм доверчив по природе. Вот уж повеселились насмешники. Дон Кихот повторил свои обещания, но не согласился жениться на принцессе, что пришлось весьма не по нраву Санчо, и тут оруженосец повел такие речи, поставив Микомикону выше Дульсинеи, что господин его «не стерпел и, подняв копьецо, без всяких слов и предупреждений закатил Санчо таких два удара, что тот растянулся во весь рост».

Эта безмолвная кара, единственный поступок всерьез средь столь плоских насмешек, возвышает наш дух; серьезности, глубочайшей серьезности были исполнены доводы, приведенные в ее обоснование Дон Кихотом: объявил он, что если бы Дульсинея не давала силы его руке, он не мог бы убить и блохи, ибо Дульсинея избрала его руку орудием своих подвигов и тем довела их до счастливого завершения. Так оно воистину и есть, и когда мы побеждаем, то победу одерживает за нас Слава. «Она сражается во мне и побеждает мною, а я живу и дышу ею, и от нее моя жизнь и бытие». Героические слова, которые нам должно запечатлеть в сердце! Слова, которые для кихотианства то же, что для христианства слова апостола Павла: «Я сораспялся Христу, и уже не я живу; но живет во мне Христос» (Гал. 2:19—20).

И всякое великое дело меж людьми так вершится, а причина в том, что если дело и впрямь великое, то вершиться оно должно в дар человеку; любому — мужчине или женщине, но лучше женщине. Цель человека — человечность, но человечность, воплощенная в каждом человеке, индивидуализированная; и если человек избирает целью природу, то прежде всего ее очеловечивает. Бог есть идеал человечности, Он Человек, проецирующийся в бесконечность и в ней увековечивающийся. Так и должно быть. К чему вы толкуете о заблуждении антропоцентризма? Разве не утверждаете вы же, что у бесконечной сферы центр повсюду, в любой ее точке? Для каждого из нас центр находится в нем самом. Но человек не может действовать, если не поляризует этот центр; не может жить, если не переместит его. А куда переместить, как не на другое существо, ему подобное? Любовь к человеку, мужчины к женщине, хочу я сказать, — источник всех чудес на свете.