Житие мое. Трилогия

Капитан поднял палец:

— Белый принимает в себя всю боль мира, а желание избавиться от боли — это очень сильный стимул, за такое жизнь можно отдать. Большинство как — то приспосабливается, особенно инициированные, они свой Источник способны приглушать, но некоторые не могут, или не хотят, или шок в детстве получили слишком сильный. Эти начинают колобродить — требуют запретить есть мясо, борются за права домашних животных, берут под защиту канализационных крыс. Или, еще хуже, лезут к людям, хотят научить их жить «правильно». Эти последние — наши клиенты.

От слишком частого повторения слова «белый» в моей памяти начали оживать приколы Шороха, и я решил, что словоблудие пора заканчивать:

— А при чем тут Искусники?

— При том! Искусники и им подобные — секты, опирающиеся на психически неустойчивых граждан, преимущественно — из белых. Они эксплуатируют легенду о Белом Халаке (захочешь — сам прочтешь, тема не секретная) и обещают построить мир, где все счастливы. Опасность подобного обывателю не понять. Это черными почти невозможно манипулировать, они слишком независимы, а белые доверчивы, внушаемы, исполнительны. Не успеешь оглянуться — и тебе уже противостоит толпа фанатиков, свято верящих, что они сражаются за счастье всех людей, а начинают они, как правило, с того, что пробуют переделать или попросту уничтожить всех черных в пределах досягаемости.

— Мило.

— И бессмысленно. Построить мир без страданий можно, только уничтожив всех, кто способен страдать, но все эти доморощенные спасители просто не в состоянии осознать самые простые истины — они мечутся, потому что им больно.

Значит, все мои видения имеют под собой какую — то основу, непонятно только, хорошо это или плохо. Впрочем, особого сочувствия к абстрактным белым я не испытывал — у абстракции нету глаз. К Шороху их!

— Разве у таких придурков может получиться что — нибудь серьезное?

Капитан пожал плечами:

— А людям какая разница? Во времена моей молодости было модно верить в добрые намерения, и Искусники стали почти официальной организацией. Кончилось тем, что они накрыли заклинанием целый город, решив избавить его обитателей от злых помыслов.

— Разве такое возможно? — поразился я.

— Возможно, только очень ненадолго. Реальный Халак просуществовал где — то лет семьдесят, Нинтарку хватило восьми месяцев. Погибло сорок тысяч подопытных и еще восемьсот бойцов надзора, стоявших в оцеплении.

— Не понял. Это что, белое заклятие их так?..

— Нет. Неидентифицированный потусторонний феномен. Белые маги абсолютно беспомощны перед нежитью, даже более беспомощны, чем обычные люди. А гости из потустороннего склонны являться без приглашения, что бы там про них ни говорили. Поэтому будем бить этих деятелей, где бы они ни появились и как бы себя ни называли. Плакать, сострадать, но бить. Понял?

Я неуверенно кивнул.

— А теперь отвечай, — капитан Бер нахмурился, — это ты растрепал всем об Утере?

Мои плечи сами собой расправились, а подбородок воинственно вздернулся:

— Ну я!

— Спасибо.

Я даже опешил:

— За что?

Он пожал плечами:

— Мы могли проворонить этот случай, из — за того что мадам Мелонс — врач. И еще столичное начальство требовало не поднимать панику… Короче, спасибо. Удачно получилось.

— Всегда пожалуйста! — Таких услуг я им мог оказать до фига и больше.

Ночью мне приснился Белый Халак, и то, что я ни разу не видел его даже на картинке, мне нисколько не мешало. По его улицам ходили люди, ничем не отличающиеся от гулей, разве что с красной кровью. Они были все равно что слепцы — «не вижу зла, не говорю зла», — потому что не могли даже помыслить о том, что кто — то способен и имеет право злиться, тосковать, испытывать боль и… умирать.

Они вовсе не были преисполнены сострадания, нет, они хотели, чтобы страданий не было, а это разные вещи. Все вокруг должны были быть здоровыми и веселыми либо не существовать вообще — стариков и больных счастливые зомби среди себя не терпели. Во сне я знал, что где — то далеко могучие кадавры защищают границы сказочного королевства — просто уничтожают любое существо, попытавшееся их пересечь. Такие же кадавры работают в полях и мастерских, потому что делать над собой усилие, необходимое для регулярной работы (тогда, когда надо, а не тогда, когда хочешь), жители Халака не в состоянии. Зачем? Жажду деятельности можно ведь удовлетворить иначе. Они ходили, ели, рисовали на холстах странные завитушки и умилялись этому, плодили ненужные вещи и звуки, спали друг с другом, но не знали, что делать с детьми, и зачастую избавлялись от них еще до рождения. Как в такой ситуации должно выглядеть воспитание, я отказывался понимать, разве что они и к этому делу кадавров приставили: вырастить полноценную личность — тяжкий труд, невозможный без некоторой доли насилия.

Потом в книгах напишут о процветании наук и искусств, но на самом деле обитатели Белого Халака не способны были сделать ничего такого, что потребовало бы творческих мук, более — менее серьезных усилий или сложного обучения. А им и не требовалось — это была имитация жизни, словно экскурсия на тот свет.