Житие Одинокова

На колокольне, под перекладиной без колоколов, живых не было. Валялись только ошмётки того, что совсем недавно было человеческим телом. Всё ещё клубилась пыль. Крыша покосилась и держалась на честном слове. Пулемёта Василий, увидев валяющиеся на полу изуродованные его некоторые детали, даже искать не стал. Зато бинокль — целый! Только пылью запорошенный. Чудеса.

Он посмотрел через окуляры этого бинокля в лес, потом рядом с ним, потом — дальше, на дорогу, скрывающуюся за лесом, и сам собою взгляд его поднялся к небесам. Их синева затягивала в себя, манила. Что там? Ведь нет ничего: слой атмосферы, за ним безвоздушное пространство; смесь газов придаёт цвет, движение паров воды создаёт впечатление жизни, солнце обеспечивает всему яркость. И всё. И больше нет там ничего!

Ничего? А это что? Василий крутнул верньеры: самолёты, много, и все с крестами. На их боевое охранение шла пятёрка немецких штурмовиков.

Он посмотрел ниже: из-за леса выкатываются танки, загаживая атмосферу сизыми клубами выхлопа. А из самого леса уже вышли и спокойно идут вдоль опушки немцы, в сером, в касках, с автоматами.

Одиноков попытался поорать сверху, но сообразил, что из-за рёва самолётов не услышат его, да и о чём кричать — всё ж ясно. Вот они, летят.

Он покатился по лестнице, придерживая бинокль, чтоб не расшибить армейское имущество об стены, ругаясь и бормоча: как же до сих пор не изобрели маленьких раций, чтобы их можно было бы таскать с собой на колокольни.

Грохнуло, затряслись стены, взметнулась пыль. Мелькнула мысль: «Это не бомбы», а он уже вылетел из дверей, разогнавшись в тёмном колодце колокольни, на улицу, на свет, и понял, что штурмовики простригли участок и ушли дальше, а по ним опять бьёт вражеская артиллерия. «Шу-шу-шу-шу-шу» — пролетело что-то тяжёлое прямо над головой, так низко, что ветром задрало ему волосы. Пытаясь как можно быстрее проморгаться от яркого света и пыли, он торопливо шарил рукой у ремня, к которому пристегнул свою стальную каску.

Как же оно будет? Неужели их бросят? Нет, нет! Сюда скоро подвалят наши — не пеньки же они там, в штабе? Понимают же? Но сейчас, кроме них, здесь — никого.

Пробежал мимо боковой улочки, где окопалась одна из рот, махнул рукой ротному, что, дескать, враг рядом, добежал до основных позиций. Место не очень удачное, между нами и немцами — низинка, им с той стороны удобно стрелять. Но окапываться ниже было бы просто глупо, а выше — там уже поворот.

Немцы — те, в сером, с автоматами — показались, когда он уже спрыгивал в свой окоп. Штурмовать они не стали, а залегли — ждали танков, чей рёв уже был слышен.

— Сарматов убит, пулемёт всмятку, — крикнул Василий лейтенанту Титову. — Немцы идут.

— Это я уже сам вижу, — сквозь зубы проговорил Титов.

— Господи, пронеси, — дрожа, приговаривал Иваниди.

— Ох, они нас размажут! — шептал рыжий Степанов. Он был такой белый, что даже конопушки на его лице исчезли.

— Ничё, мы уж как-нибудь тоже стрелять умеем, — зло отозвался Типченко, пристроившийся дальше рыжего, приподнялся над бруствером и выстрелил. Стреляли и другие бойцы. Василий услышал: стреляли даже в той боковой улочке, хотя, судя по тому, что он видел сверху, немцы ещё не должны были бы туда дойти.

Над головами опять низко прошли самолёты с крестами, застучали тяжёлые пули по земле: тук, тук, тук — и вдруг шмяк, и страшный вопль. Посмотреть бы, кто ранен, но страшно поднять голову.

Рокот самолётов удалился. Одиноков осторожно высунулся — одно другого не лучше, вот они и танки.

— Приготовить гранаты! — крикнул Титов. — Сидоров! Внимание, идут!

— Вижу.

Двигаясь на них, танки скатывались в низинку. Красноармеец Сидоров метнул гранату — в пылище непонятно было, подбил или нет, но два других танка остановились напротив, на нижнем взгорочке, и стали стрелять из пушек и пулемётов в их сторону, ожидая, когда другие три пройдут низинку. В тот момент, когда эти три последовательно появлялись из низинки, они показывали кусок брюха, и бойцы бросали бутылки с горючкой. Два танка подожгли, третий пёр прямо на Василия.

Одиноков бросил гранату, да так и не понял в пылище и дыму, где она взорвалась. Глянул в сторону: там, в ячейках, расположенных ниже, чем его, лежали мёртвые Степанов и Типченко.

— Сидоров! Бей его! — крикнул Титов, но не было ему ответа, и не услышали они взрыва, а только приближающийся рёв мотора. Вася быстро сел в ячейку. Она отрыта была под стоящего стрелка, и внизу, в позе не родившегося ещё младенца, казалось безопаснее.

Что случилось дальше — он не видел. Будто просто накрыло землёй.

И стало тихо.

…Не было ничего, что было бы. Ни зверей, ни птиц, ни гадов, ни травы, ни суши, ни влаги. Не разд'eлены земля и небо, едины свет и тьма. То, что называют душою, не имеет здесь воли ни на что, ибо нечем управлять ей. Тут не было ничего, кроме понимания сути…