Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Посем указ пришел: велено меня ис Тобольска на Дѣну вести⁸², за сие, что браню от Писания и укаряю Никона-еретика. В то же время пришла с Москвы грамотка ко мнѣ: два брата, жили кои у царя в Верху, умерли з женами и дѣтми⁸³. И многия друзья и сродники померли жо в мор. Излиял Богъ фиял гнѣва ярости своея на всю Русскую землю за раскол церковный, да не захотѣли образумитца. Говорилъ прежде мора Нероновъ царю и прорицал три пагубы: моръ, мечь, разделение⁸⁴, – вся сия збылось во дни наша, – а опослѣ и самъ, милой, принужденъ трема перъсты креститца. Таково-то попущено дѣйствовать антихристову духу, по Господню речению, «Аще возможно ему прельстити и избранныя»⁸⁵ и «Всяк мняйся стояти да блюдется, да ся не падет»⁸⁶. Што тово много и говорить! Того ради, неослабно ища правды, всяк, молися Христу, а не дряхлою душею о вѣре прилежи, так не покинет Богъ. Писанное внимай: «Се полагаю в Сионѣ камень претыканию и камень соблазну»⁸⁷, вси отступницы, временных ради о вѣчном не брегутъ, просто молыть, дьяволю волю творят, а о Христовѣ повелѣнии не радят. Но аще кто преткнется о камень сей – сокрушится, а на немже камень падет, сотрыетъ его. Внимай-ко гораздо и слушай, что пророкъ говорит со апостолом: что жорновъ дурака в муку перемелет; тогда узнает всяк высокосердечный, какъ скакать по холмам перестанет, сирѣчь от всѣхъ сихъ упразнится.

Полно тово. Паки стану говорить, какъ меня по грамотѣ ис Тобольска повезли на Дѣну.

А егда в Енисѣйск привезли, другой указ пришел: велено в Дауры вести, тысящъ з дватцеть от Москвы и болыни будет. Отдали меня Афонасью Пашкову⁸⁸: онъ туды воеводою посланъ, и, грѣхъ ради моих, суровъ и безчеловѣчен человѣкъ, бьет безпрестанно людей, и мучит, и жжетъ. И я много разговаривал ему, да и сам в руки попал, а с Москвы от Никона ему приказано мучить меня.

Поехали из Енисейска⁸⁹. Егда будем в Тунгуске-рекѣ⁹⁰, бурею дощеникъ мой в воду загрузило, налилъся среди реки полон воды, и парус изорвало, одны полубы наверху, а то все в воду ушло. Жена моя робятъ кое-как вытаскала наверхъ, а сама ходит простоволоса, в забытии ума, а я, на небо глядя, кричю: «Господи, спаси! Господи, помози!» И Божиего волею прибило к берегу нас. Много о том говорить. На другом дощенике двух человѣкъ сорвало, и утонули в водѣ. Оправяся мы, паки поехали впред.

Егда приехали на Шаманской порогъ⁹¹, навстрѣчю нам приплыли люди, а с ними двѣ вдовы, – одна лѣт въ 60, а другая и болши, пловутъ пострищися въ монастырь. А онъ Пашков сталъ их ворочать и хощет замужъ отдать. И я ему сталъ говорить: «По правилам не подабает таковых замужъ давать». Он же, осердясь на меня, на другомъ пороге стал меня из дощеника выбивать: «Еретик-де ты, для-де тебя дощеник худо идетъ, поди-де по горам, а с казаками не ходи!»

Горе стало! Горы высокие, дебри непроходимые, утес каменной яко стена стоит, и поглядѣть – заломя голову. В горах тѣхъ обрѣтаются змеи великие, в них же витают гуси и утицы – перие красное; тамо же вороны черные, а галки – сѣрые, измѣнено при русских птицах имѣютъ перие. Тамо же орлы, и соколы, и кречата, и курята индѣйские, и бабы, и лебеди, и иные дикие, многое множество, птицы разные. На тѣх же горах гуляютъ звѣри дикие: козы, и олени, и зубри, и лоси, и кабаны, волки и бараны дикие; во очию нашу, а взять нельзя. На тѣ же горы Пашков выбивал меня со звѣрми витать.

И аз ему малое писанейце послал⁹², сице начало: «Человѣче, убойся Бога, сѣдящаго на херувимѣхъ и призирающаго в бездны, егоже трепещутъ небо и земля со человѣки и вся тварь, токмо ты един презираешь и неудобство к нему показуешь», и прочая там многонько писано. А се – бегутъ человѣкъ с пятьдесят, взяли мой дощеник и помчали к нему, версты с три от него стоялъ: я казакам каши с маслом наварил да кормлю их, и онѣ, бедные, и едят и дрожатъ, а иные плачютъ, глядя на меня, жалѣя по мнѣ.

Егда дощеникъ привели, взяли меня палачи, привели передъ него. Он же и стоит, и дрожитъ, шпагою потъпершись. Начал мнѣ говорить: «Поп ли ты или роспоп?» И я отвѣщал: «Аз есмъ Аввакумъ протопоп. Что тебѣ дело до меня?» Он же, рыкнувъ яко дивий звѣрь, и ударил меня по щоке, и паки по другой, и в голову еще; и збилъ меня с ногъ, ухватил у слуги своево чеканъ⁹³ и трижды по спинѣ, лежачева, зашибъ, и, разболокши, – по той же спинѣ семьдесят два удара кнутом. Палач бьет, а я говорю: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мнѣ!» Да тожъ, да тожъ говорю. Так ему горько, что не говорю: «Пощади!» Ко всякому удару: «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помогай мнѣ!» Да о серединѣ-той вскричалъ я: «Полно бить-тово!» Такъ онъ велѣлъ перестать. И я промолыл ему: «За что ты меня бьешь, вѣдаешь ли?» И онъ паки велѣлъ бить по бокам. Спустили. Я задрожалъ да и упал; и он велѣлъ в казенной дощеник оттащить. Сковали руки и ноги и кинули на беть⁹⁴.