Житие старца Паисия Святогорца

Старец хотел, чтобы священнослужители помогали народу в покаянии, чтобы мы могли избежать праведного гнева Божия. Он говорил, что смысл священнического служения в спасении верующих и в славе Церкви, а не в стяжании славы для себя самого. Об одном священнослужителе, который делал достойное похвалы большое дело, Старец говорил, что «его дело имело бы высокую цену, если бы при этом он не имел еще и личных целей». Живя в своем аскетирии, Старец с интересом и без шума следил за положением дел в Церкви. Он молился, говорил, писал и, когда считал это необходимым, выезжал в мир ради какого-то церковного дела. Один раз, когда этого требовало положение дел в Церкви, он выехал в мир и встретился с афинским архиепископом Иеронимом, в другой раз посетил митрополита Флорины Августина. Тот спросил его: «Что, монах, приехал меня обличать?» — «Нет, Ваше Высокопреосвященство, — ответил Старец. — Святое Евангелие говорит:"Аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его..."[260], Евангелие не говорит о том, чтобы мы обличали отца». Старец положил перед владыкой земной поклон и сказал ему несколько слов, которые подвижник-митрополит принял, согласившись с ними. С тех пор владыка Августин относился к Старцу Паисию с большим благоговением. Многие епископы советовались со Старцем и поддерживали с ним отношения.

Старцу было очень больно, когда в Церковь проникали соблазны, когда Церковь переживала кризис. Тогда он молился больше, чем обычно. «Я описал Вам мою глубокую боль», — говорит он в письме, написанном в один из церковных кризисов[261]. Старец объясняет, почему в Церкви происходят кризисы и соблазны: «У нас нет святоотеческого духовного благородства, и вследствие этого мы начинаем, как цыгане, ругаться между собой».

По поводу так называемых религиозных организаций, братств, о которых каждый судил по-своему, Старец сказал: «Распускать христианские братства не нужно, нужно только сделать их святоотеческими».

Старец соблюдал Священные Каноны и чин Церкви. Он с уважением относился к властям и установлениям Святой Афонской Горы. Без письменного разрешения Кинота он с Афона не выезжал. Однажды он приехал в Суроти и увидел, что срок его предыдущего письменного разрешения на выезд с Афона уже истек. Хотя ему надо было уезжать по срочному делу, он остался на месте и потерял два дня, ожидая, пока с Афона ему привезут новую отпускную грамоту.

Старец испытывал благоговение и уважение к епископам. Знакомый мирянин пригласил его к себе в гости. «Конечно, — ответил Старец, — приехать к тебе я не смогу. Но если бы я даже и приехал, прежде всего мы должны были бы пойти к епископу вашего города, чтобы взять у него благословение и засвидетельствовать ему свое почтение. А на это мы потеряли бы пару дней». — «Геронда, — ответил его знакомый, — ну зачем нам идти к владыке?» — «Нет, — настаивал Старец, — к нему надо было бы пойти, потому что он — генерал, а мы с тобой — простые солдаты».

Старец испытывал особое уважение к престолу Вселенской Патриархии. Он признавал ее всеправославную миссию и понимал, в каком нелегком положении она находится. Он много молился о Вселенской Патриархии и часто публично защищал и поддерживал ее.

Мы помним, что, живя в монастыре Стомион, Старец явил себя крепким противником сект и ересей. В том, что касалось веры, он был бескомпромиссен и отличался акривией.

Старец обладал большой православной чуткостью и поэтому не принимал общих молитв и церковного общения с неправославными. Он говорил: «Для того чтобы вместе помолиться с кем-то, нам необходимо сначала прийти с ним к согласию в вере». Если священнослужитель соучаствовал в общих молитвах с инославными, Старец прерывал с ним всякую связь и избегал встреч с ним. «Таинства» инославных он не признавал. Он советовал, прежде чем принимать инославных в Православную Церковь — конечно, через Крещение, — как следует научить их истинам веры.

Старец боролся с экуменизмом и говорил о величии и исключительности Православия, черпая эту истину из своего сердца, преисполненного Божественной Благодатью. Доказательство превосходства Православия — вся его жизнь.

На какое-то время Старец с подавляющим большинством святогорских отцов прекратил поминать Вселенского патриарха Афинагора[262] из-за его опасных действий в отношении римо-католиков, но Старец делал это с болью. «Я молюсь, — признался он одному человеку, — чтобы Бог забрал дни моей жизни и отдал их патриарху Афинагору, чтобы он успел покаяться».