Житие старца Паисия Святогорца

После малой Вечерни Старец сказал: "Гляди, дьякон, сейчас мы совершим бдение по четкам, а утром придет священник и отслужит нам Литургию. Ты умеешь молиться по четкам? Я объясню, что тебе надо будет делать". И он объяснил мне порядок Всенощного бдения по четкам. По этому мудрому распорядку все было предусмотрено так, чтобы ночью мною не овладел сон. Он сказал, чтобы я совершал по четкам триста молитв"Господи Иисусе Христе, помилуй мя". Потом сто молитв Пресвятой Богородице. Потом еще триста молитв Христу о живых. Сто молитв о живых Пресвятой Богородице. Потом четку-трехсотницу Христу об усопших. Потом сотницу об усопших Пресвятой Богородице. Потом четку-трехсотницу Честному Кресту и потом четку-трехсотницу с молитвой"Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе". О подобном уставе Всенощного бдения я услышал впервые. Старец объяснил мне: "Последняя четка — это славословие. Когда закончишь все эти четки, начнешь круг сначала".

"Если услышишь шум, не бойся, — предупредил он. — Здесь возле кельи ходят дикие кабаны, шакалы и другие звери". Он поселил меня в своем маленьком архондарике и сказал, что около полуночи позовет в церковь, чтобы мы вместе прочитали правило ко Святому Причащению.

Я слышал, как время от времени за стенкой Старец глубоко вздыхает. Иногда он стучал в стену и спрашивал: "Эй, дьякон, ты не спишь? У тебя все нормально?"

Ближе к часу ночи мы пошли в церковь. Он поставил меня в единственную стасидию, которая была в храме, и дал в руки свечу, чтобы я читал правило ко Святому Причащению. Сам он стоял слева от меня и произносил стихи к тропарям Канона ко Святому Причащению:"Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе". Каждый раз, говоря этот стих, он осенял себя крестным знаменем и совершал глубокий поясной поклон.

Мы дошли до тропаря"Марие, Матерь Божия...". Помню, едва я успел прочитать эти слова как почувствовал в себе что-то... не знаю, не могу это описать. Я остановился. Лампада перед иконой Пресвятой Богородицы начала раскачиваться — нерезко, от одного края иконы к другому, — и вся церквушка наполнилась Светом. Я видел текст правила к Святому Причащению без свечи и в какой-то момент подумал, что ее можно погасить.

Я увидел, что, держа руки окрещенными на груди, Старец пригнулся к самому полу. Он понял, что я хотел спросить его о том, что происходит, и сделал знак, чтобы я молчал. Я стоял в стасидии, а Старец — согнувшись — рядом со мной. Я чувствовал к Старцу такую любовь и благоговение, что ощущал себя находящимся в Раю.

Мы пребывали в таком состоянии полчаса или час — точно понять я не мог. Я не знал, что делать.

Неосознанно я сам продолжал чтение правила к Святому Причащению, и, когда дошел до молитвы "От скверных устен...", потихоньку исчез этот необычный Свет, а потом перестала качаться лампада. Мы закончили правило и вышли в коридор. Старец посадил меня на скамейку, а сам присел рядом на сундучок. Мы молчали. Потом я спросил: "Геронда, что это было?" — "Что было?" — "Ну, лампада. Как лампада могла качаться так долго?" — "А что ты видел?" — "Я видел, как лампада перед иконой Матери Божией раскачивалась". — "Ты видел только это?" — "И еще Свет". — "И все?" — "Больше ничего не видел". Думаю, если Старец спрашивал у меня о том, видел ли я что-либо еще, то, наверное, сам он видел нечто большее. "Ну, ладно, ничего особенного в этом не было", — сказал наконец Старец. "Да как же ничего особенного, Геронда! Ведь раскачивалась лампада, и был Свет!" — "Э, да разве ты не слышал, что в книгах написано, как Матерь Божия посещает кельи монахов и смотрит, чем они занимаются? Ну вот, Она зашла и сюда, а увидев двух сумасшедших, решила их поприветствовать и покачала Своей лампадой", — ответил Старец.

После этого Старец рассказал о различных пережитых им сверхъестественных опытах. Он сказал, что видел святую Евфимию и многое другое. Все его прежнее нежелание говорить исчезло, и он рассказывал охотно. До утра мы беседовали на духовные темы. Он особо подчеркнул: "Я, дьякон, рассказываю тебе обо всем этом от любви, для того чтобы тебе помочь, а не для того, чтобы ты считал, что я что-то из себя представляю".

В половине шестого пришел священник, и Старец хотел, чтобы я принял участие в Литургии. Но диаконского облачения у него в келье не оказалось. Он принес мне старый стихарь, взял одну епитрахиль, сложил ее подобно орарю и с помощью булавки укрепил у меня на плече. Потом он разыскал поручи и надел их мне на руки. В разноцветных пестрых облачениях я был похож на клоуна, но это была самая прекрасная Литургия в моей жизни. Мы были только втроем: Старец, иеромонах и я.

Он оставил меня у себя до субботы. В один из дней он послал меня в Буразери[117], чтобы я повидался со своими земляками и пообедал у них. В другой раз он послал меня на трапезу в Ставроникиту — потому что у него в келье были только чай и сухари».

Старец отвечает «по-своему»