Жития Святых — месяц декабрь

— Как могу я служить таким богам или согласиться с теми, кто им служит? Не лучше ли мне посоветовать вам отступить от них? Но так как вы не хотите послушать меня, то нужно плакать о вашем безумии, ибо вы, будучи одарены от Бога разумом, стали хуже деревьев и каменьев, потому что стали их считать своими богами, оставив истинного Бога, премудростью Своею создавшего всю вселенную: ибо небо и земля — дело рук Его, а мы из того, что Он создал, — самое лучшее и благороднейшее творение. Между тем мы заблуждаемся в неведении, ходя как бы в ночи, и, не зная, что угодно или неугодно Господу, поднимаем брань против Него. А тех, кто поистине наши враги и супостаты, — говорю о диаволах, — о какое безумие считать их своими господами и богами и возносить им почести и жертвы! Я же прилепился Господу моему и всегда буду верен Ему и послужу Христу моему; всё же ваше, — почести ли то, или бесчестия и муки, я считаю детскою игрою или детскою угрозою. Для меня, как говорит мой учитель — святой Павел, — «для меня мир распят, и я для мира» (Гал.6:14) и умереть за Христа — для меня наслаждения и блаженство.

Тогда царь, исполнившись гнева, велел принести медный одр и подложить под него множество горячих углей, а на самый одр возложить нагим мученика, и до тех пор поддерживать огонь, пока он не погибнет. Когда был приготовлен одр, мученик сам лёг на него всем телом. Собравшийся же на сие зрелище народ, стал укорять мучителей за эти пытки и говорил:

— Зачем сей честный, благородный и известный своею мудростью муж так жестоко погибает, как какой-либо злодей?

Бог же свыше облегчал страдания мученика, который радовался, как бы охлаждаемый росою и как бы почивал на цветущих розах. Тогда царь, укротив немного свою ярость, повелел снять с одра тело мученика, думая, что он уже умер. Мученик же встал с одра живым и здоровым, нисколько не поврежденным от огня; весёлый и ликующий — он воспевал: «Буду превозносить Тебя, Боже мой, Царь <мой>, и благословлять имя Твое во веки и веки… Род роду будет восхвалять дела Твои и возвещать о могуществе Твоем» (Пс. 144:1,4).

Так прославив Бога, Елевферий еще дерзновеннее предстал пред мучителем и сказал:

— О царь, смотри на меня, кого ты считал сожженным огнем, и познай проповедуемого мною Христа Бога, познай и немощь своих богов.

Царь же, вменив эти дерзновенные и свободные слова мученика за бесчестие для себя и считая себя побежденным, стал изобретать еще большие муки. Итак, на середину снова была вынесена железная решётка; под нею был зажжен огонь, сверху же ее поливали маслом, и, таким образом, она была в сильном пламени. Но лишь только на эту решетку положили мученика, огонь тотчас же погас, угли остыли, железная же решётка стала холодною, как будто она была облита не маслом, а водою и, таким образом сохранила мученика целым. Но что же? угасла ли вместе с этим ярость царя? Нисколько. Объятый лютою яростью, он не стал лучшим: как бы слепой, он имел только одно намерение — мучением святого угодить своим богам, кои были в сущности бесами и человекоубийцами.

Потом царь велел принести сковороду, растопить на ней воску, смолы и сала, и поджигать ее на сильном огне, дабы снова положить на нее святого. Когда всё это было исполнено, и сковорода разожглась и воск кипел, мученик встал на нее, намереваясь перенести все эти муки. Но царь сказал ему:

— Елевферий, находясь между смертью и жизнью, поспеши избрать себе полезное. Ведь я очень забочусь, дабы ты не погиб лютою смертью, и люблю тебя, как своего родного сына. Не хочу также — клянусь в том богами, — чтобы муж столь благородный, столь благонравный, красноречивый и прекрасный сам себя безрассудно подвергал погибели, — и не из-за чего либо другого, как только из-за гордой, суетной и бесполезной непокорности.

Мученик же, стоя пред царём, стал говорить ему с дерзновением; отвечая на хитрое ласкательство его, он поносил его, называя его волком, нападающим на овец Христовых. И при этом прибавил:

— Чтобы ты ни делал, — ты не убедишь меня оставить моей благочестивой жизни.

Тогда Адриан, пришедши в ярость, оставил слова и приступил к делу. Он снова повелел положить его на сковороду. Когда это было исполнено, совершилось то же, что и прежде: огонь претворился в росу, и прохладный ветер стал охлаждать святого мученика. Адриан же, видя, что всё делается вопреки его воле, не знал, что предпринять и, сидя, стал раздумывать. В это время находился здесь городской епарх, по имени Корив; это был человек богоизбранный: он уже отчасти был знаком с христианским учением, знал, как воевода Филикс стал христианином и вообще, как бы некое семя, уже принял в сердце свое начатки христианской веры, но, всё еще следуя языческому нечестью, весьма потворствовал царю.