Жюль Верн

Конечно, Жюль Этцель-младший, в руки которого перешло издательство, уже не мог быть для Верна такой надежной опорой, какой был для писателя его отец. Это понимали и тот и другой. Потрясенный, мучающийся от раны Жюль Верн написал Этцелю: «Я глубоко страдаю от того, что в последние минуты меня не было рядом с Вашим благородным отцом, которого я считал и считаю и своим отцом, и я не смог проводить его в последний путь вместе с Вами! Мадам Верн и я, мы проливаем слезы по нашему верному другу…»

58

«Я уже 24 дня прикован к постели, и у меня просто не осталось никаких сил», — жаловался в октябре Жюль Верн Этцелю-младшему. Только морфий более или менее снимал ужасную боль. Прикованный к постели, Жюль Верн вспоминал детство, и сочинял, сочинял, сочинял стихи. Тетрадь с этими стихами сохранилась до наших дней. В основном это вариации на тему спасительного морфия и множество триолетов, посвященных лечившим его докторам.

Доктору Деноэлю:

У него такой веселый характер,
что не добавишь к этому ни единого слова.
Он такой энергичный, такой хороший,
и всегда такой веселый,
что если он, правда, начнет вас лечить,

то вы умрете от смеха…

Доктору Пелеве («медленно встающему»):

О энергичный, энергичный доктор Пелеве!
Пусть вас не обманывает его имя,
ведь он так быстро приезжает по любому вызову,
он так быстр, так энергичен,
что пусть вас не обманывает
его имя…

Доктору Фроману:

Чем занимается доктор Фроман?
Да тем, что запирает в специальной лечебнице
всех сумасшедших, обнаруженных в департаменте!
Возможно, доктор Фроман
еще больше бы преуспел,
если бы вместо обычных сумасшедших
запирал в лечебнице мудрецов…

Что же касается морфия, то Жюль Верн прославлял его исключительно в сонетах.

О доктор! Воспользуйся, наконец, крыльями Меркурия,

неси поскорее свой драгоценный бальзам!
Ты же видишь: пора делать новый укол,
пора, наконец, поднять меня с этой постели.
Спасибо, доктор, спасибо! Что за беда, если лечение
никак не заканчивается. У нас есть этот спасительный бальзам,
такой спасительный, что Эпикур
должен был изобрести его исключительно для богов.
О, как циркулирует, как обжигает меня горче блаженство!
О, какая нежная благодать овладевает телом!

О, как я тону в бездонном спокойствии!
Ах доктор! Пронзи меня поскорее своей волшебной иглой!
Тысячу, тысячу, тысячу раз благословляю тебя, святой Морфий, —
безмятежность, созданная богами[46].

59

«Я вступил в самую черную полосу моей жизни, — жаловался Жюль Верн одному из друзей. — Конечно, я стараюсь принимать происходящее философски, но будущее выглядит таким темным и страшным. Только упорная работа немного уберегает от все новых и новых бед и разочарований…»

К сожалению, работа тоже не всегда уберегает.

29 мая 1886 года в доме Жюля Верна произошло еще одно событие.

На имя писателя пришло письмо. Некая Мари Дюшен сообщала Жюлю Верну о своем близком бракосочетании. К сожалению, почту в тот день разбирал Мишель, женский почерк сразу привлек его внимание. Мишель вскрыл конверт и бросился к матери. «Вот, смотри! Смотри! И вы еще корили меня! — Мишель откровенно торжествовал. — Оказывается, у меня есть сестра!»

Конечно, Онорина слышала в свое время об отношениях мужа и мадам Дюшен, но когда это было… Конечно, ходили слухи и о других любовных похождениях мужа… Но на фоне безрадостных событий 1886 года появление из прошлого «невидимой» ранее дочери Жюля Верна буквально потрясло ее.