Жюль Верн

— Так оно и должно быть, — улыбнулся Жюль Верн. — В этом сила ордена Друга! Он подобен клятве, честному слову, присяге, верности в любви. Тот, кто носит этот орден, есть, в сущности, Лучший Человек. И меня делает таким же тот, кто верит мне. Я, извините, сделал ошибку, имея в виду только больших людей государства, — вернее, причислив к ним служителей искусства. Право на представление к ордену имеет каждый человек. Гедо может представить Барнаво, Барнаво вас, вы своего слугу. Орден Друга нравственно связывает людей.

— Вы идеалист, мечтатель, фантазёр! — с жаром проговорил Этцель и обнял Жюля Верна. — Всё это очень хорошо в теории, в мечтах, но…

— Подождём того времени, когда это будет возможно и на практике, — серьёзно произнёс Жюль Верн. — Мои романы — тоже мечта, но мечта действенная, страстная, живая; она осуществится не сегодня-завтра.

… Девятнадцатого июля 1870 года началась война между Пруссией и Францией. Париж превратился в военный лагерь. Жюль Верн с утра посылал за газетами и уединялся, чтобы ему никто не мешал. В конце июля был созван семейный совет, на котором присутствовал и Барнаво.

— Горячо советую и настоятельно прошу тебя, моя дорогая, — обратился Жюль Верн к Онорине, — вместе с девочками и Мишелем уехать из Парижа. Противник, я уверен в этом, направит свои войска на столицу. Для тех, кто управляет Францией, немец не враг. Впрочем, не будем громко говорить об этом.

Далее Жюль Верн сказал, что ему сорок два года и его, наверное, призовут в армию, а поэтому он никуда не может уехать, — да и куда ехать? И разве можно покинуть родину в эти часы…

— На первое время можно поселиться в Амьене, — предложил Барнаво. — Там живут родители мадам. Вас, Жюль Верн, могут призвать, но из вас нельзя сделать солдата. Вы моряк, у вас есть свой корабль. Вам предложат драться на море.

Все рассмеялись, но произошло так, как сказал Барнаво. Жюль Верн получил повестку, явился на призывной пункт, был вызван на осмотр.

— Ого, бородач! — воскликнул председатель призывной комиссии. — Доброволец? Приглашены повесткой? Жюль Верн? Тот самый?.

— Отличное сложение, — заметил врач.

— Впервые вижу знаменитого человека, — признался один из членов комиссии. — Мой сын уверяет, что вы миф.

— Для несения военной службы годен, — сказал председатель. — Гм… У вас, кажется, есть своя яхта?

И все пять членов комиссии принялись разглядывать полуголого сочинителя романов.

— Да, у меня есть яхта, — ответил Жюль Верн. — На яхте два матроса, одному сорок семь лет, другому пятьдесят. Они вооружены мушкетами. На борту яхты стоит пушка образца тридцать первого года. Она стреляет на двести шагов и даже может убить. Прошу не принимать в расчёт мою писательскую деятельность, — если я годен по состоянию здоровья…

— Вы плохо видите левым глазом, — заметил председатель комиссии.

— Я очень хорошо вижу всё то, что достойно внимания, — ответил Жюль Верн. — А потому прошу найти для меня подходящее место там, где я буду полезен в обороне отечества.

Комиссия принялась вслух совещаться, и минут через пять-шесть вынесла решение: Жюль Верн, рождения 1828 года, по состоянию здоровья годный для несения военной службы, хозяин яхты, призывается в качестве моряка, и ему вменяется в обязанность патрулировать побережье от возможных набегов германских рейдеров.

Свою семью Жюль Верн отправил в Амьен. Военная обстановка, несчастная для его родины, заставила переселить родных из Амьена в Шантеней — пригород Нанта. «Сен-Мишель» исправно нёс свою службу. Из мушкетов, чтобы они не ржавели, стреляли по уткам и диким гусям. Сам капитан, так и не увидев ни одного живого немца, занимался своим писательским делом. Третьего сентября семидесятого года в каюту к Жюлю Верну вошёл матрос и нерешительно сказал:

— Есть новости, месье…

Жюль Верн взглянул на матроса, — он стоял, вытянув руки по швам и высоко подняв голову. Он ожидал, когда ему разрешат говорить. Жюль Верн молчал, ожидая обещанных новостей. Матрос переступил с ноги на ногу и ещё раз сказал:

— Есть новости, месье…

— Да? — вопросительно отозвался Жюль Верн.

— Мимо нас прошёл разведывательный катер. Люди на борту попросили дать им немножко рому. Я дал. Мне сказали, что вчера нашу армию разбили под Седаном…

Жюль Верн вскочил с кресла.

— Ложь! — загремел он и ударил кулаком по столу. — Не может быть! Ваши приятели захмелели от рома и очень плоско пошутили!

— А императора взяли в плен, — закончил матрос и, пятясь задом, дошёл до деревянной поставленной у борта скамьи и упал на неё, словно его ранили. Капитан подошёл к своему матросу, — они оба плакали. Матрос пробормотал:

— Горе, месье, горе! Я не о том, что Наполеон в плену, — мой бог, совсем не о том! Ему и в плену дадут устриц и шампанского… Я плачу…

— Знаю, понимаю, Оливье, всё понимаю, — отечески проговорил Жюль Верн. Ему казалось, что матрос добавит ещё что-нибудь… Но что может быть страшнее военного разгрома, несчастья родины? Император в плену… Да пусть он хоть в течение часа испытает то же, что и все честные патриоты!