Жюль Верн

— За ваши успехи, смелый и прямой Жюль Верн из Нанта! — провозгласил Дюма и только понюхал вино в своём бокале. — Этого я не могу пить, вы достали не то, которое я люблю. Ну, ладно. Но вы пейте. Ешьте бананы, их у меня страшно много. Запаситесь в дорогу шоколадом. И отправляйтесь домой. Я хочу спать. Говоря между нами, слава — беспокойная штука. Но все же желаю вам попробовать кусочек этого опасного кушанья. Вам далеко? Прямо в Нант? Ха-ха!

— У меня свои лошади, мэтр, — соврал Жюль, — то есть, я хотел сказать, что…

— Все знаю, — рассмеялся Дюма, — откройте вон ту дверцу, возьмите бутылку с белой этикеткой и дайте её вашему кучеру. Люблю! Однако тридцать восемь шестого! Пьер! Оливье! Валентина! Сюда!

Вошёл слуга.

— Скажите гостям, что они могут делать все, что им вздумается. Я захворал. Я иду спать. До свидания, Жюль Верн! Пишите, если вам хочется писать! Не пишите, если вам писать не хочется! Что касается меня, то я к вашим услугам. Вторник и пятница с полудня до трёх. Перчатки и фрак необязательны. Дайте, я вас поцелую!

Жюль вошёл в широкие объятья Дюма, как в жарко натопленный дом. Дюма поцеловал Жюля, похлопал по спине, дёрнул за мочку уха и приказал слуге:

— Проводите месье до его коляски!

Барнаво спал, свернувшись калачиком и накрывшись полостью. Было очень темно, очень холодно. Жюль разбудил своего друга, и тот забрался на козлы. Щёлкнул бич. Коляска поехала.

— Жду отчёта, — сонным голосом произнёс Барнаво. — Выиграл или проиграл?

— При своих, как мне кажется, — ответил Жюль. — Вези меня побыстрее, Барнаво! Дьявольски болит голова. Подробности дома. К подробностям — вот эта бутылка.

Барнаво щёлкнул бичом дважды, и лошади понесли.

Глава четвёртая Статьи и параграфы

Жюль решил: теперь я буду писать, писать и писать. Днём учиться, вечером писать.

Казалось бы, чего лучше: связи есть, способностями природа не обидела, досуга достаточно, здоровье крепкое. Жюль улыбался, вспоминая слова Арпентиньи относительно того, что именно делают таланты, здоровье, вкус и терпение. Жюль знакомился с биографиями известных деятелей литературы и науки и в каждой биографии читал о терпении и таланте, о преимуществе вкуса и хорошего здоровья. Странно, почти все великие люди, за исключением очень немногих, были недолговечны, то есть рано умирали. Редко кому из них посчастливилось прожить свыше пятидесяти лет, в то время как люди, не занимавшиеся ни литературой, ни наукой, жили и восемьдесят и даже девяносто лет.

На будущее своё Жюль смотрел без тревоги. Происходило это, конечно, от хорошего здоровья прежде всего. Немалое значение оказывало на такой взгляд и знакомство с Дюма, который покровительственно отнёсся к студенту, мечтающему посвятить себя литературе. Этот студент был влюблён в Дюма, но весьма критически и порою неодобрительно отзывался о его романах. Диккенса Жюль любил больше, сильнее, — Дюма, в конце концов, представлял собою сладкое блюдо, без которого можно и обойтись. Диккенс — это хлеб, без него не проживёшь. Учиться, правда, следует у всех и каждого, кое-что необходимо взять и от Дюма. Что касается Гюго…

— О, Гюго! — восхищённо говорил Жюль и себе самому, и Дюма, и своим приятелям. — Это борец, деятель, у него есть убеждения, вера в человека, прогресс, лучшее будущее. Гюго — самый большой, самый великий писатель современной Франции, и кто знает, что он сделает ещё! Он тревожит меня, заставляет мыслить, критически смотреть на окружающее…

— Во Франции победила буржуазия, она теперь начнёт закреплять свой успех во всех областях, — сказал как-то незнакомый Жюлю человек в рабочей блузе. Он пил дешёвое вино и ни с кем не хотел соглашаться. — Победитель всегда хорошо платит тому, кто ему служит, — продолжал незнакомец. — Я, например, пишу стихи и рассказы, но их нигде не принимают, не печатают. Почему?

— Очевидно, потому, что вы плохо пишете, — заметил кто-то из слушателей. — Возможно, не обижайтесь, вы бездарны.

— Бездарным у нас сегодня называют того, кто критикует существующий строй, — с жаром проговорил незнакомец и презрительно посмотрел на собеседников. — Почему так гневается Гюго? Потому, что он против наших порядков, они ему не нравятся, он хочет лучшего строя, лучших порядков.

— Воспевайте существующий строй, и вас напечатают, — посоветовал кто-то. — Найдите что-нибудь хорошее и сегодня, — разве ничего нет?

— Для рабочего человека нет ничего хорошего, — отозвался незнакомец. — Студент, — обратился он к Жюлю, — не хотите ли выпить со мною?

— Возьмите его себе в соавторы, — хихикнул кто-то в дальнем углу кабачка.

— Этот студент внимательно слушает меня, следовательно, он учится не только в Сорбонне, — не обращая внимания на реплику, продолжал незнакомец. — Пейте, студент, — сказал он, размашисто чокаясь с Жюлем.

— За что же мы выпьем? — спросил Жюль.

— Мы выпьем за человека, — ответил незнакомец. — За того человека, который всегда смотрит вперёд, за человека, не желающего служить реакции и произволу!

— За министра финансов и внутренних дел, — подсказал чей-то юный бас.