Жюль Верн

Лучше, пожалуй, и не скажешь. Остается добавить, что завет, который оставил нам писатель, призывает нас решать эти проблемы с должным мужеством и осторожностью, с верой в будущее, уравновешенной боязнью того самого худшего, что может случиться из-за нашей недальновидности и эгоизма. «Счастье улыбается отважным, тем, кто дерзает», но не безрассудным. Человеческое достоинство измеряется не материальными завоеваниями, а теми усилиями, которые потребовались для их достижения.

В произведениях «Вечный Адам», «Кораблекрушение „Джонатана”» и «Удивительные приключения экспедиции Барсака» сквозит разочарование, которое, казалось бы, идет вразрез с общим настроем творчества Жюля Верна в целом. То, что кривая верновского вдохновения отражала самую суть жизни, — явление вполне естественное: молодому энтузиазму трудности нипочем, они выявляются лишь с годами. И все-таки, если приглядеться внимательно, мысль автора не претерпела таких уж сильных изменений и оптимизм его никогда не был прямолинеен. Герои Жюля Верна преодолевают препятствия, казалось бы, непреодолимые; неудачи их не останавливают, и если они выходят победителями в борьбе с трудностями, то только потому, что не боятся их. Остановить их могут лишь силы природы, да и то ненадолго: не силой, так хитростью они заставляют служить их себе, а разве не таков путь науки? Верновские герои зачастую терпят бедствия, но это в том случае, если их начинания противоречат основам мироздания, поэтому дотошные критики не раз подмечали, что верновские острова взрываются или исчезают под водой, что машины, созданные его изобретателями, разваливаются. Оптимизм романиста существует не столько в его произведениях, сколько в воображении читателя, которому хочется, чтобы книга «хорошо кончалась», и ради этого главные действующие лица стараются кое-как выпутаться.

Неудачи, постигающие героев, более заметны в романах последнего периода, вот и все. Человеческая алчность терпит фиаско, когда слитки золота, выброшенные Золотым вулканом, превращаются в пыль, а золотой болид исчезает в волнах Баффинова залива; в результате смут на острове Осте мечтам о свободе и создании идеального государства наступает конец, и автор разделяет отчаяние своего героя:

«В смятении проследил он свой долгий жизненный путь, усеянный обломками теорий, составлявших его моральные устои. Ради них он пожертвовал всей своей жизнью… И все это превратилось в ничто. Душа его была опустошена. Его последние иллюзии рассеялись».

«Влюбленный в свободу, он мечтал о социализме по Сен-Симону, — писал Жан Шено, — но не мог долго обманывать себя его утопиями».

Жюль Верн стал осторожен во всех отношениях. У него уже нет слепой веры в безграничный прогресс. Гордыня заставляет человека забывать об эфемерности своего существования и тех материальных благ, к которым он так жадно стремится. Писатель говорит о страсти людей к бессмысленным и жестоким войнам, бремя которых ложится на их плечи, а все во имя того, чтобы хоть на миг завладеть непрочной частицей преходящего мира. Так не лучше ли отчаяться и отказаться строить на песке? Цивилизации приходят и уходят, и плоды многовекового труда обратятся однажды во прах. Какое значение имеют наши творения, если мир обречен на гибель?

Но дойдя до абсолютного отрицания, Жюль Верн вдруг видит проблеск. Герой «Вечного Адама» с оледеневшим от ужаса сердцем восклицает: «Ведь природа, сама природа, которую мы считали незыблемой, так неожиданно изменилась за какую-то секунду!» И тут же спокойно добавляет: «Истинное превосходство человека состоит не в том, чтобы властвовать, покоряя природу, а совсем в другом: для мыслителя — в том, чтобы постичь ее, удержать бесконечную вселенную в крошечных клетках мозга, для человека действия — сохранять душевное спокойствие перед бунтом материи, уметь сказать: „Меня можно уничтожить, но поколебать — никогда!”»

Эти гордые слова напоминают те, что в 1864 году произнес во время извержения Стромболи профессор Лиденброк. Ему вторит Кау-джер, размышляющий о судьбах человечества:

«Усилия этого странного и ничтожного существа, способного вместить в своем крохотном мозгу бесконечность вселенной, измерить ее и мало-помалу постичь ее законы, не напрасны, ибо мысль его — это и есть отражение беспредельности вселенной».

И тот же самый Кау-джер, замкнувшись в своем одиночестве, даст оптимистический ответ на тревожащий нас вопрос:

«Мы умираем, но дела наши продолжают жить, увековеченные теми силами, которые мы вызвали в себе. Мы оставляем на жизненном пути неизгладимые следы. Все, что происходит, предопределено предшествующими событиями, и будущее — не что иное, как неведомое для нас продолжение прошлого».