Жюльетта

Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего прохода мёртвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее, принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.

– Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, – рычал Корделли, брызжа слюной, – теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.

– С кого же вы хотите начать, сударь? – осмелилась я.

– С тебя... с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, – сказал варвар, хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не осталось, кроме страшных зияющих ран.

Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.

– Вот так, – удовлетворённо крякнул каннибал, – сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.

Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле несчастной жертвы.

Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.

Элиза плавала в собственной крови, но ещё дышала; Корделли оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью, которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.

Её заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.

– Ну как ты там? – крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребёнка подняли.

– Скажи честно, ты испугался? – почти участливо спросил торговец. – Тебе было очень страшно?

– Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя...

– Ага, жалкое отродье, – злобно прошипел Корделли, – запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты отправишься кормить рыб – такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу кровными узами.

Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, ещё два или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мёртвой плоти.

– Отлично. Давайте сюда ещё одну задницу, – приказал итальянец.

– И снова бросим в море? – с надеждой спросила Дюран.

– Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось в воду.

После содомии второй ребёнок полетел вслед за первым и был извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец море приняло несчастного ребёнка в свое мягкое лоно.

– Это самая возбуждающая страсть, – почтительно заметила я, обращаясь к хозяину, – которую я когда-либо встречала в людях.

– Она возбуждает тебя, Жюльетта?

– Еще бы!

– Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.