Жюльетта

Было время, когда одним из прав немецких баронов считалось право грабить на большой дороге. Это право вытекало из самых древних установлений в обществе, когда свободный человек или бродяга зарабатывал себе на пропитание на манер лесных зверей и птиц: доставал пищу из любого попавшегося под руку источника; в те далекие времена человек был дитя и ученик Природы, сегодня он – раб нелепых предрассудков, отвратительных законов и религиозных глупостей. «Все ценности в этом мире, – вопит слабый, – были равномерно распределены среди всех людей». Очень хорошо. Но, сотворив слабых и сильных, Природа достаточно ясно показала, что она предназначала эти ценности только сильным и что слабые лишены возможности пользоваться ими, за исключением жалких крох со стола, за которым сидят сильные и капризные деспоты. Природа призвала последних обогащаться за счет слабых, которые, в отместку, могут воровать у богатых, так что она разговаривает с людьми тем же языком, каким советует вольным птицам воровать зерно с полей, волку – пожирать ягнят, пауку – плести свою паутину и ловить мух. Все, все в этом мире – воровство, нескончаемая и яростная борьба за выживание; стремление отобрать что-нибудь у других – основная и самая законная страсть, которую посеяла в нашем сердце Природа. Таковы главные законы поведения, которые навечно вошли в нашу плоть и кровь; воровство – первейший инстинкт живых существ и, без сомнения, самый приятный.

Воровство уважали лакедемоняне. Его узаконил Ликург; по мнению великого законодателя, оно делало спартанцев ловкими, быстрыми, сильными и смелыми; на Филиппинах до сих пор почитают воров и разбойников.

Германцы считали его упражнением, весьма полезным для юношества, и устраивали состязания, над которыми смеялись римляне; египтяне включали его в программу своих школ; всякий американец – ловкий вор; оно широко распространено в Африке; без предубеждения относятся к нему по ту сторону Альп.

Каждую ночь Нерон выходил из своего дворца и отправлялся на улицу грабить, а утром все награбленное им у своих подданных продавали на рыночной площади, и деньги шли в императорскую казну.

Президент Рие, сын Самюэля Бернара и отец Беленвилье, грабил в силу своих наклонностей и для собственного обогащения: на мосту Пон-Неф он поджидал с пистолетом в руке ночных прохожих и выворачивал их карманы. Однажды ему понравились часы друга своего отца, тогда, как гласит молва, он дождался, когда тот вышел из дома Самюэля после ужина, и ограбил его; ограбленный тут же вернулся к отцу разбойника, пожаловался и назвал преступника; вначале Самюэль возмутился и сказал, что это невозможно, поклялся, что сын его спит в своей кровати, но, войдя в спальню, они нашли кровать пустой. Немного позже Рие вернулся домой, старики набросились на него с обвинениями, он сознался не только в этом, но и во многих других ограблениях, обещал исправиться и сдержал слово: Рие стал очень высокопоставленным, судейским чиновником [Такая же слабость была у отца Генриха IV. (Прим. автора)].

Воровство и разврат – братья-близнецы: воровство дает необходимую встряску нервной системе, отсюда вспыхивает пламя, разжигающее сладострастие. Тот, кто подобно мне, безо всякой нужды соединяет это с распутством, знаком с тем тайным удовольствием, какое можно испытать, разве что жульничая за игорным столом или в других азартных играх. Отъявленный шулер граф де X. во время игры доходил до невероятного возбуждения; однажды я видел, как он ободрал одного юношу на сотню луидоров – мне кажется, граф сильно возжелал этого молодого человека и просто не мог испытать эрекцию без воровства. Они сели играть в вист, граф смошенничал, член его поднялся,, потом он занялся с партнером содомией, но, насколько я помню, деньги ему не вернул.

Из тех же самых соображений и с аналогичной целью Аргафон воровал все, что попадется под руку; он организовал публичный дом, где очаровательные женщины обкрадывали клиентов, и это зрелище доводило его до экстаза.

А кто сравнится в воровстве с нашими финансистами? Я вам приведу пример из прошлого века.

В ту пору во всем королевстве насчитывалось девятьсот миллионов наличных денег; к концу царствования Людовика XIV жители платили в виде налогов 750 тысяч в год, и из этой суммы только 250 тысяч доходило до королевской казны, то есть полмиллиона оседало в карманах жуликов. И неужели вы думаете, что этих по большому счету выдающихся воров мучала совесть?

– Хорошо, – заметила я, – меня, конечно, впечатляет ваш список и восхищают ваши аргументы, но, признаться, я никак не могу понять, по какой причине такой богатый человек, как вы, получает удовольствие от воровства.