Жюльетта. Письмо в такси

— У меня в голове, наверное, был сквозняк, когда приходил этот врач, так как он вылетел у меня из головы, не оставив по себе ни малейшего воспоминания, а потом вдруг снова всплыл, когда я увидела Жильберту.

— И он будет здесь завтра? Завтра, вместе с Дубляр-Депомами! Ты сошла с ума! О чем ты думаешь?

— Я много думаю.

— И чем больше думаешь, тем рассеяннее становишься!

— Мысли отвлекают. Только когда думаешь, тогда и отвлекаешься. Прости меня, Гюстав.

— Ладно, не будем делать из этого трагедию. Раз этот господин — знакомый Жильберты, ей ничего не будет стоить попросить его не приходить.

— Я просто не хотела бы его обижать.

— Он придет в другой вечер, — возразил Гюстав, после чего пошел в гостиную и попросил мадам Ило отменить визит этого врача, чье присутствие нарушит уют их завтрашнего вечера. С огромным удивлением он услышал, что Жильберта его не знает.

— Вы с ним не знакомы?

Жильберта ответила, что в ее записной книжке на букву «Д» помещался длинный список докторов и дантистов, чьи заслуги ей расхваливали друзья или случайно встреченные люди; она записывала их имена на случай зубной боли или возможного заболевания, но благодаря ее крепкому здоровью надобности в их услугах ни разу не возникло.

— Так позвоните вашей горничной, она наверняка знает, — не сдался Гюстав, указав ей на телефон.

— У меня есть только домработница, которая сейчас уже ушла, но обещаю вам, что займусь этим делом завтра с самого рассвета, — заверила его Жильберта.

На следующий день, ближе к полудню, она зашла к нему на работу и с убитым видом сообщила, что потеряла свою записную книжку — должно быть, неосмотрительно положила ее в сумочку, и та выпала оттуда вчера, когда она была в универмаге; она искала ее повсюду, так что вся квартира перевернута вверх дном, и она в отчаянии, потому что дорожила этой книжкой больше всего на свете.

В противоположность ее ожиданиям Гюстав не утратил спокойствия и хорошего расположения духа:

— Ах, эта Сесилия! Вечно она витает в облаках, и я чувствую себя победителем каждый раз, когда мне удается вернуть ее на землю. Это птичка из теплых краев, не то что наш. Она прилетит и снова упорхнет, добавив мне хлопот, но пусть уж будет такая, как есть, чем прирученная.

— Какая же она счастливая! Вы просто идеальный муж.

— Ну что ж, моя дорогая Жильберта, значит, нам суждено проглотить пилюлю этого врача! И раз уж так нужно, мы проглотим эту пилюлю и будем надеяться, что не умрем, — заключил он.

Мадам Ило, свалив с себя груз всякой ответственности, почувствовала себя в силах разделить с Сесилией муки страха, которого сама больше не испытывала. Она пересказала Сесилии свой разговор с Гюставом, и та могла лишь поздравить ее со столь умелой ложью, а грозившие ей опасности показались ей тем большими, что отныне она осталась совершенно одинока в своем несчастье.

— Когда этот человек войдет, пойдите ему навстречу и скажите: «Добрый вечер, доктор», и вы увидите, что он будет только рад этому званию, гораздо более почетному, чем его собственное. Настоящие мошенники умеют разыгрывать роли, — говорила Жильберта, но эти оптимистичные предположения не могли успокоить Сесилию. «Завтра вечером этот бандит будет сидеть за нашим столом, а где буду я? — думала она. — Меня здесь не будет, потому что я умру, а Гюстав станет вдовцом. Вдовцом, вдовцом! Смертный грех! И он станет вдовцом из-за меня! Помогите! Помогите, этого нельзя допустить! Мне нужно жить! Надо бороться!» — сказала она себе и, чтобы ее муж не оказался вдовцом, принялась желать его смерти.

Гюстав помнил, что у нее было намерение поразить Дубляр-Депомов, и утром накануне рокового ужина посоветовал ей подобрать изысканный туалет и сделать красивую прическу:

— Ты так красива, когда походишь на женщину, — сказал он ей.

— На какую женщину?

— На себя самое.

— А разве ты не предпочел бы незнакомку?

— Ты моя незнакомка, и другой мне не надо.

После полудня она отправилась кружным путем к своему парикмахеру, Гийому, и сразу же заявила ему, что завидует беззаботным, рассеянным, тем, кто не различает предзнаменований грядущих бед:

— А для меня все — знак: хлопающий ставень, упавший платок, цветок, посаженный так или этак, и даже пощечина, которую какая-нибудь мамаша влепит своей дочке на Елисейских полях. Разве я виновата, что предвижу? Нет, правда? И признаюсь вам, что сегодня вечером я бы не так беспокоилась, если бы моего мужа уже не было на свете. Я чувствую, что он будет страдать, а я этого не вынесу. Пусть уж лучше его убьют, чем он умрет от горя.

— Но… Это ужасно!..

— Вовсе нет. Радуемся же мы, если человек, которого любишь, уже не с нами и не присутствует при чем-то таком, что привело бы его в отчаяние, и говорим с облегчением: «Слава богу, он этого не видит!» Значит, если бы я не любила своего мужа, я не желала бы ему смерти.

— И все-таки это отвратительно.

— Да, это отвратительное доказательство любви. Я сделаю невозможное, чтобы отвратить от него грозящее ему горе.

— Да какое горе?