Жюстина

– Ну что, шлюха! – кричал он. – Вручай свою душу Господу, в момент моего экстаза ты упадешь в эту могилу, я брошу тебя в преисподню, которая давно тебя ждет… Эгей!.. Эгей!.. Эгей!.. Черт меня побери! Ах ты, разрази меня гром! Я кончаю! И Жюстина почувствовала, как на её голову хлынул поток спермы, но монстр не перерезал веревку… Он вытащил жертву наверх.

– Ну и как, тебе было очень страшно?

– О сударь… – только и могла пролепетать она.

– Вот так ты умрешь, Жюстина, и не сомневайся в этом; я рад, что приучил тебя к этой мысли. Они поднялись в замок.

– Великий Боже! – сказала себе Жюстина. – Какая чудовищная благодарность за то, что я для него сделала! Какой страшный человек! Наконец Ролан все приготовил к отъезду и накануне его, в полночь, пришел к Жюстине. Несчастная бросилась к его ногам, она заклинала его самыми убедительными словами дать ей свободу и прибавить к ней небольшую сумму денег, чтобы она могла добраться до Гренобля.

– До Гренобля! Ну уж нет: ты нас выдашь!

– Хорошо, сударь, – поспешно сказала она, заливая слезами колени злодея, – я клянусь никогда не появляться в Гренобле, и чтобы у вас не оставалось сомнений, соблаговолите взять меня с собой в Венецию. Быть может, я найду там более мягкие сердца, чем на моей родине, и обещаю никогда больше не докучать вам.

– Я не дам тебе ни денье [Денье – старинная французская монета.], – грубо ответил гнусный преступник. – Все, что имеет отношение к жалости, сочувствию, благодарности, чуждо моему сердцу, и будь я в три раза богаче, я не подал бы ни единого экю бедному. Зрелище несчастья возбуждает меня, оно меня забавляет, когда я сам не могу творить зло, я наслаждаюсь злом, которое причиняет людям рука судьбы; у меня на этот счет твердые принципы, Жюстина, и я никогда не отступлю от них; бедняк – часть порядка природы, создавая людей с разными возможностями, она дала понять, что такое неравенство должно сохраниться, несмотря на все изменения, которые вносит наша цивилизация в её законы. Облегчить участь страждущего – значит нарушить установленный порядок, значит воспротивиться природе и уничтожить равновесие, которое есть основа её самых великих свершений; это значит способствовать равенству, опасному для общества, поощрять праздность и лень, научить бедного грабить богатого, если тот вздумает отказать ему в подаянии, а ведь подаяние отучает человека работать.

– Ах, сударь, как бесчеловечны ваши принципы! Но разве рассуждали бы вы подобным образом, если бы не были всю жизнь богаты?

– Несомненно, я бы рассуждал точно так же, Жюстина: благополучие не порождает мировоззрение, оно его только укрепляет, его зерна находятся в нашем сердце, а сердце, каким бы оно ни было, – это дело рук природы.

– А религия, сударь? – возмутилась Жюстина. – А добродетельность и человечность?

– Все это камни преткновения для человека, стремящегося к счастью, – парировал Ролан. – Я смог построить свое счастье и благополучие на руинах всех отвратительных человеческих предрассудков: смеясь над небесными и людскими законами, растаптывая слабые существа, встретившиеся на моем пути, злоупотребляя доверчивостью людей, унижая бедного и угождая богатому – только так я пришел к величественному храму единственного бога, которому поклоняюсь. Почему бы и тебе не последовать моему примеру? Ты не хуже меня видела узкую тропу, ведущую к этому храму. Разве химерические добродетели, которые ты предпочла, утешили тебя за твою жертвенность? Впрочем, уже поздно, несчастная, слишком поздно: теперь оплакивай свои ошибки, страдай и постарайся найти, если только это возможно, в лоне обожаемого тобой призрака то, что ты потеряла, доверившись ему. При этих словах бессердечный Ролан набросился на Жюстину и ещё раз заставил её послужить гнусным страстям, которые она ненавидела и умом и сердцем. На этот раз она подумала, что он её задушит. Неожиданно он остановился, не завершив начатого. Это обстоятельство заставило Жюстину вздрогнуть: она увидела в нем знак своего несчастья.

– Напрасно я побеспокоился, – недовольно заявил он, хотя его член дымился от похоти, – по-моему, пришло время покончить с этой швалью. Он поднялся, вышел и запер за собой дверь. Безумная тревога охватила нашу Жюстину. Тысячи предчувствий осаждали её, и она даже не могла определить, какое из них сильнее всего терзает её. Четверть часа спустя темница открылась: это был Ролан; он привел свою сестру, так, впервые глазам Жюстины предстало это прекрасное и кроткое создание. Да, она была прекрасна, в этом смысле она была выше всяких похвал, и конечно была она кроткой, ибо, как и остальные обитательницы замка, если не принимать во внимание её более привилегированное положение, она рабски служила страстям брата, и он, несмотря на любовь, которую, как говорили, он к ней питал, истязал её каждый день и это при том, что она была от него беременна.

– Следуйте за мной обе, – коротко приказал он. Они в молчании спустились в роковую пещеру, только там антропофаг объявил твердым и спокойным, но от этого ещё более жутким голосом: