…жив?

Ашмане развернулась на каблуках и молча вышла из кабинета начальника. Вернувшись к себе, она обложилась бумагами, но перед глазами все плыло, сосредоточиться никак не получалось. Она заплакала, подумав, что слишком дорогую цену приходится ей платить за страсть, которая овладела ею 15 лет назад и до сих пор преследует, отравляя жизнь. Ей стало безмерно жаль себя, и в то же время она себя возненавидела за слабоволие и бесхарактерность. А ненависть издавна была главным двигателем ее персонального прогресса. Подумав вдруг, что сейчас ее принципиальность может положить конец и роли Фибикса в ее жизни, и ее неприятностям, связанным с делом № 480, да и той депрессивной тоске, что охватила ее в последние дни, она смахнула все бумаги со стола одним движением руки и стала собираться в дорогу.

22 августа 2005 года, Санкт-Петербург, Россия

Эрика прибыла в «северную столицу» накануне вечером. Доехала до гостиницы, оставила там вещи и немного погуляла по городу. Город ей не понравился. Стоял конец лета, а на улицах его царили такой холод и слякоть, что душная атмосфера загнивающего на провинциальном дне Тукумса казалась ей сейчас раем на земле. Сырость, ветер, грязь «культурной столицы» не могли не броситься в глаза приехавшей из спокойной и тихой Европы Эрике и не отторгнуть ее от себя. На минуту она задумалась и вдруг поняла Цоя, поняла, почему он так уставал от жизни в этом городе и почему каждое лето, начиная с 1987 года, отдыхал на латвийском побережье. Холод здешних мест, чьи напускные сусальные красоты были выстроены Петром Великим на человеческих костях, не мог не оставить следа на душах здешних обитателей – в первый же вечер Ашмане нахамили в метро и на ресепшене отеля, и это жестокое столкновение с местными нравами еще более усилило ту тоску, которая царила в ее душе накануне вылета. По части «развеяться» Эрика жестоко ошиблась.

Но опыт подсказал, что утро вечера мудренее. Эрика легла спать, а утром начала свое победоносное шествие по бывшему цоевскому Ленинграду в поисках «того, не знаю чего». Начала с посещения ГУВД на Литейном, где ей сообщили, что с эксгумацией помогут, но для этого нужно согласие родственников. Также дали адрес матери Цоя, по дороге к которой Эрика решила посетить Богословское кладбище – быть в родном городе поэта и не зайти на его могилу было бы верхом бестактности.

На кладбище случайно разговорилась с местным смотрителем.

–Могила-то почти свежая… А ведь 15 лет прошло, – констатировала Ашмане.

–А ты кто? Поклонница, что ли? Да от вас тут спасу нет! Днем и ночью один-два дурака, да обязательно дежурят. Ну и как, при таком раскладе, скажи мне, могила может состариться?! Тут даже трава не растет, потому что натоптано все время! И чего вы только все сюда шастаете?..

–Ну как – чего? Почтить память кумира!

–Как ты почтишь его память, когда тут не он лежит? – вдруг выдал смотритель. Эрика вгляделась в него – не пьяный ли, – а сама решила развить эту тему.

–То есть как? А кто же?

–А я почем знаю? Только не он, и все тут. И родственники в курсе, и все на свете. Рост не совпадает, родинки не там расположены… В общем, не он и все.

–А как же эти родственники допустили, чтобы в могилу Виктора чужого человека положили? Где были их глаза? И главное – зачем?

–Этого уж я не знаю, я в этих делах не секу, – развел руками смотритель. – Может, решили из него при жизни легенду сделать, может, еще что, а только не он тут лежит… И чего только ходите?

Валентина Викторовна Цой была невысокого роста, крепко сложенной женщиной, какие, как подметила про себя во время первой встречи Эрика, массово производились в СССР на заре 1930-1940-х годов. Их внешний облик как нельзя лучше подходил человеку, на долю которого выпадали бесчисленные испытания, посылаемые государством своим гражданам в полубезумную пору его становления. Эти приземистые, напористые и закаленные во всех смыслах люди вынесли юный советский строй буквально на своих плечах, принимая участие в его бесчисленных стройках – кто добровольно, а кто и по приговору суда, – и они же вынесли его на свалку истории, стерев с лица земли все его атрибуты в начале 1990-х. История их закалила до такой степени, что, как верно говорил Маяковский, «гвозди бы делать из этих людей- крепче б не было в мире гвоздей». Потому, увидев Валентину Викторовну воочию, Ашмане поняла то титаническое спокойствие, которое не покидало ее в продолжение воспоминаний о сыне – только такая советская «железная леди» могла столь спокойно об этом говорить.

–О, спохватились, – всплеснула руками Валентина Викторовна, когда Ашмане представилась ей и объяснила цель визита. – Столько лет уж прошло, а вам тут вдруг приспичило расследовать… Раньше надо было…

–Как вы понимаете, раньше нам было некогда. Суверенитет себе отвоевывали.

–Ну и как? Успешно? Много унесли? -язвительно уточнила мать поэта.

–На наш век хватило, – не очень радостно ответила следователь.