Живая душа

А совсем близко, на пригорке, стоял волк. Чуть приподнята была его тяжелая, великолепная башка с крутым лбом, сухие лапы были твердо расставлены. И он спокойно смотрел на Александра прозрачными янтарными глазами и опять словно бы ждал, понимая все, что произойдет.

Авторизованный перевод Э. Шима.

ЖЕНЩИНА ИЗ СЕЛА ВИЛЯДЬ

Прошлой осенью по заданию редакции я приехал в село Вилядь, что на Вычегде. В тамошнем совхозе построили коровник на триста двадцать голов и впервые в наших местах применили карусельную установку.

Для газетчиков эта «карусель» — просто находка. Представляете, как можно преподнести читателю: пахнущий свежей побелкой коровник, самодвижущиеся кормушки, электродойка…

Правда, для совхозных директоров «карусель» не всегда заманчива. И стоит дороговато, и неизвестно, оправдает ли себя. За минувшие годы немало внедряли новинок, от которых больше мороки, чем пользы.

А вот в селе Вилядь одна женщина — управляющая отделением совхоза — настояла, чтоб «карусель» была куплена и пущена в ход.

Эту женщину, Анну Васильевну Конакову, в нашей газете знали. Своенравная и не из пугливых, она частенько «подбрасывала» нам материал…

Вот, например, история с клевером. Издавна он считался у нас доходной культурой. И когда началась борьба с травопольем, Конакова отказалась распахивать клеверища. Появилась в газете статья, Анну Васильевну заставили подчиниться. Но все-таки одно клеверное поле, на дальнем участке, Конакова сберегла. Кончилась травопольная кампания, опять про клевер вспомнили. К Анне Васильевне зачастили соседи, просят поделиться семенами. А она про все это отправляет письмо в газету… Мы письмо опубликовали — не без иронии в свой адрес.

Впрочем, и хвалили мы Анну Васильевну не раз. Было за что. Нигде не окультурили столько лугов, как в Виляди. Первой Анна Васильевна применила стогование на тракторных санях. Первой же начала закладывать силос в траншеи. И первой пустила в ход «карусель»…

Очерк я написал. Гвоздевой, как мне казалось, очерк. Был в нем и запах свежепобеленного коровника, и ласковое чмоканье доильных аппаратов, и плывущие по воздуху кормушки. В общем, редакционное задание я выполнил. Хотелось бы написать и о людях, о той же Анне Васильевне, но что успеешь узнать за двухдневную командировку? Остается только мечтать, что напишу в другой раз.

У нас, газетчиков, всегда так: мечтаем создать что-нибудь большое, серьезное, только вот руки не доходят. Откладываешь на завтра, а завтра — новая командировка, новое задание…

Анна Васильевна словно бы угадала мои мысли. Шагаем к пристани, она и говорит:

— Вы только про то пишете, что вашей газете надо. А почему бы всю жизнь человека не описать?

— Ну, это уж дело писателей, — ответил я дипломатично.

Она задумалась, несколько минут шла молча, а потом улыбнулась:

— Описал бы кто-нибудь мою жизнь, вышла бы целая книга. И выдумывать-то ничего не надо… Задержитесь на денек? Я б рассказала все как есть…

Умная Анна Васильевна несколько простецки смотрела на литературу. Приедешь куда-нибудь в деревню, обязательно услышишь: «Ну, моя жизнь — готовый роман!» Или: «Про нашу бабку целую книгу можно составить!» Свои переживания всегда кажутся людям необыкновенной одиссеей.

— А что, если вы сами попытаетесь, Анна Васильевна?

— Да не получится у меня. Выйдет вроде автобиографии.

— И прекрасно! Биографии тоже имеют свою ценность. Рискните, не бойтесь!

— Прямо не знаю… — нерешительно проговорила она. — Конечно, риск невелик. Да и ночи мои долгие, девать некуда… Если вдруг напишу, кому отдать-то?

— Можно мне переслать.

Я вернулся в город и вскоре забыл о разговоре с Анной Васильевной. И вдруг получаю бандероль. Развернул — целая стопка тетрадочных листков, исписанных с обеих сторон. У буковок — по-стариковски дрожащие хвостики.

Взглянул на подпись — «А. Конакова».

Разбираться в такой рукописи — сущее наказание; да и не верил я, что получилось у Анны Васильевны ее сочинение. Долго откладывал я чтение рукописи, а потом уж неловко сделалось — сам ведь уговорил человека.

Принес я тетрадочные листочки домой, сел за стол, принялся читать.

Вот что в них было:

«Я, Конакова Анна Васильевна, родилась в 1914 году, в семье крестьянина-бедняка. До меня у отца с матерью двое детей было, обе девочки. Когда я на свет появилась, отец по материнскому лицу наотмашь хлестал, справа, налево. Сама мать потом рассказывала. Нет, не жаловалась, а просто рассказывала. Чего тут жаловаться? Так ведь раньше считали: сын родился — будет помощник, дочь родилась — обуза на шею. Корми ее, расти, а она — отрезанный ломоть, из семьи уйдет да приданое унесет.

В общем, за то, что я на свете живу, мать побои приняла.

В том году как раз германская война началась. Правильней бы сказать — «первая мировая», но у нас так не говорят. Отца на фронт взяли. Воротился отец только через восемь лет. Воевал-то, правда, недолго — самсоновская армия в плен угодила. Сначала солдат в лагерях держали, а потом разослали по немецким имениям, батрачить.