Живая память

- Не умеют они по-нашему, - уверенно говорит рассказчик. Он выскребает со дна котелка остатки каши, облизывает ложку, прячет ее за голенище.

- Ну и чем дело кончилось?

- А ничем.

- Это как - никто спасибо тебе не сказал?

- Да нет, сказали по-русски...

- Что же немец-то?

- А немец матюкнулся на меня - я и обрадовался. Это не немец был, а лейтенант Сергеев, старший на батарее. Он немецкий язык осваивает, вот и поговорил со мной.

Рядовой Кувыкин давно просил о переводе его во взвод управления. Получив в начале декабря пополнение и возможность сделать замену, я взял его на НП в отделение разведки. Этот солдат среднего роста, хорошо сложен, любознателен и смел. Такому место разведчика как раз впору. Лейтенант Романов и командир отделения разведки сержант Постников не удивились: к ним он обращался тоже.

Встретили как своего:

- Хватит конягам хвосты крутить.

- Привыкай. Становись к стереотрубе, изучай, где сено, где солома.

- Где овес, где отруби...

- Да не высовывайся сильно-то - снайпер новичков любит.

- Какой я новичок - поболе вас на фронте.

- Об этом потом ему расскажешь - снайперу...

Кувыкину стереотруба понравилась. Он мог без смены стоять и час, и два, наблюдая за передним краем. Десятикратное увеличение дальние предметы делало близкими и отчетливыми. Через окуляры различалось все, что видно за нейтральной полосой: иногда появлялись серые каски немецких солдат - тоже наблюдателей, или пулеметчиков, затаившихся в ячейках, и многое другое.

При переходах он брал большой футляр стереотрубы за спину, безропотно нес его вместе с другой поклажей: вещмешком, автоматом, противогазом.

Один наш стрелковый полк раньше других пробился в глубину леса, беспрепятственно прошел дальше и, не найдя соседей ни справа, ни слева, хотел вернуться обратно. Путь обратно оказался перекрыт. Рейд по немецким тылам без базы снабжения не входил в планы командования, поэтому полк занял круговую оборону на перекрестке лесных дорог. Пробиваться к полку предстояло нам.

Мы пошли на выручку не полным составом. На основных НП остались заместитель Ширгазина капитан Каченко, комбат-5, командиры взводов управления четвертой и шестой батарей. Со мной три разведчика и три телефониста, а также стереотруба, несколько катушек провода, оружие, шанцевый инструмент. С комбатом-6 примерно то же.

Провод разматываем по следу.

Впереди - человек тридцать пехоты в белых маскхалатах, мы - без. За нами еще кто-то. Но и без халатов нас не видно - ночь. Шагаем след в след. Снег неглубок, передние легко преодолевают целину, мы ступаем уже по рыхлой тропе.

Пройти можно только по этому открытому месту - здесь нет сплошной обороны. Но слева по ходу, на опушке леса, - немецкий пулеметчик. До него около двухсот метров. Он периодически ведет огонь на заранее пристрелянных установках в секторе примерно до восьмидесяти градусов. Трассы слабо освещают голубой снег и тяжелые фигуры солдат. Стрельба ведется вслепую, пулеметчик не видит людей, идущих в двух-трех метрах один от другого в затылок, растянувшихся почти на полкилометра, и потому делает небольшие паузы, отдыхая. Затем снова огонь слева направо - по всему сектору. Люди не останавливаются, будто оцепенев в безразличии; пули белыми линиями пролетают на уровне живота и гаснут далеко справа в темноте поля.

Опасность была зримой, а не отвлеченным понятием, не опасностью вообще, к которой успели привыкнуть, - она угрожала непосредственно, становилась смертельной именно сейчас, в эти минуты, необходимые для преодоления двух-трех сотен метров.

Мы видели начало огненного пучка и веер трассирующих пуль, устремленный на нас, осязали возможный горячий удар одной из них, но отвечать нельзя, мы идем незамеченные. Угроза была столь ощутимой, что поднималось к голове и стыло трепетное ожидание, холодок сковывал плечи, стискивал челюсти, мертвил язык и голос.

Одна поразила кого-то впереди, послышался вскрик, затем стон и мольба о помощи:

- Сенькин, браток, не бросай...

Это первый голос, нарушающий молчаливое шествие колонны, - ни стука поклажи, ни другого звука не слышно. Никто не сбавляет и не прибавляет шаг. Молчание замкнуло уста остальным, нет даже тихо оброненного слова.

Опасный участок миновали. Прошли мимо раненого, который наспех перевязан, беспомощно лежит у тропы на снегу и стонет. Сзади охнул еще кто-то. Это уже второй. Раненые остаются на месте, их не выносят. Да и куда нести - впереди медпунктов нет, там неизвестность. Подберут санитары, но где они? Никто другой не пойдет - уход в тыл равноценен сейчас дезертирству. От тылов мы почти отрезаны, с тылами соединяет нас тонкая нить телефонного провода - очень слабая, ненадежная связь, готовая оборваться в любую минуту.

- Сенькин, возьми мене отседа... милый... о-о-о, - зовет оставшийся на тропе с тоской и надеждой, плохо различая спины солдат.

Но Сенькин ушел, куда ушли все, и едва ли слышит теперь слабеющий голос своего товарища. И сколько еще жить осталось самому Сенькину?