Живая память

Я последовательно передаю команды на ОП. Это нудная штука: радист повторяет за мной команду из короткой группы слов, говорит "прием", выслушивает эти слова радиста на ОП и продолжает передавать следующую группу. Добрались до последнего слова - "огонь". Но передать его не успели. Вместо нашей батареи огонь открыла немецкая - по нам. Снаряды ложились перед землянкой, за нею, по сторонам. Содрогалась вся площадь перед сараем. Мы замерли, боясь попадания в яму. Немцы видели здесь движение и правильно выбрали участок - на нем командный пункт полка.

После первых залпов огонь продолжался минут пятнадцать. Фрицы подошли ближе.

Я к радисту:

- Давай!

Радист крутит ручки, слушает, но не слышит ничего - рация молчит. Потом трогает проводки, осматривает коробки и находит на боковой стороне рации пробоину. Как осколок угодил в рацию? Она находилась в яме.

Над нами интенсивный огонь из стрелкового оружия. Что делать? Без связи я нелестно думаю о ночном предводителе, по вине которого половину своей линии мы занесли на территорию противника. А соединить концы нечем.

Карпюку:

- Как хочешь - организуй связь. Сматывай концы здесь и от ОП, прокладывай линию по прямой. - Видя растерянное лицо командира взвода, добавил: - Это приказ.

Младший лейтенант шевелится: кого-то отправляет на огневую позицию, с кем-то идет сам позади лежащей цепи пехотинцев. Вернее, не идет - ползет.

Я тоже ползу от нашей ямы к землянке командира полка. Там Каченко, ему нужно обо всем доложить.

В землянке восемнадцать - двадцать квадратных метров площади, высота в рост. У дальней стены от входа - командир полка, подполковник. Он в распахнутом полушубке, под которым видны ордена. Каченко стоит справа от него. Увидев меня, спрашивает:

- Что нового?

- Связи нет, почти всех отправил на линию. Рация разбита.

Он ничего не говорит, я не могу понять его реакции, здесь полумрак и много народу.

При входе слева на земляном полу вверх лицом лежит рослый человек. Он ранен. Ему тяжело - пуля прошла через голову на уровне глаз под основанием черепа сбоку.

- Это начальник разведки полка старший лейтенант Румянцев, - говорит Каченко. - Схватил пулю в двух метрах от землянки. Наблюдал. Снайперская работа.

Румянцев бормочет что-то, слов не понять, он без сознания. Около него медицинская сестра хлопочет на корточках. Стоны лежащего бередят нервы всем.

- Дайте ему водки, что ли, может, очнется, - приказывает подполковник.

Медсестра уходит вглубь, потом возвращается и в полуоткрытый рот раненого льет из стакана водку. Тот инстинктивно противится, водка стекает по щекам на затылок. Стон усиливается, но сознание не возвращается.

Я стою у входа напротив Румянцева. Мимо то один, то другой приходят и уходят курьеры из батальонов. Связь с батальонами - через них. Они докладывают обстановку на своих участках и тут же получают распоряжения:

- Один взвод пулеметной роты на правый фланг...

- Пэтээровцам занять позиции слева...

- Саперам заминировать дорогу...

- Показать цель батарее сто двадцать, пусть поработают...

И так далее. Как в кабинете председателя колхоза, распределяющего жатки и жнецов во время уборочной страды. Командир почти не обращается к карте, раскинутой на столике адъютантом, голос его четок; сюда приходят и уходят отсюда - как часовой механизм. Люди делают необходимое и привычное дело.

Стоны раненого бередят душу. Едва ли он очнется, этот красивый белокурый офицер. Ему плохо. Вынести из землянки и доставить его в тыл нельзя - землянка под обстрелом.

Сколько я пробыл здесь? Час, больше? Пора выходить.

Ползком - у входа, а затем, согнувшись, - к яме. Там сидят радист, разведчик Загайнов, телефонист.

- Что нового?

- Связи нет, - говорит телефонист.

- Вышел танк только что, - показывает Загайнов.

Обстановка накаляется, думаю я. Серое пятно танка пушкой обращено в нашу сторону. Не двигается и ждет второго?

Из стрелкового оружия немцы усиливают огонь. Слева от нас сперва один, потом второй поднимаются пехотинцы и, оглядываясь, не выпрямляясь в рост, начинают бег назад.

- Куда?! Вашу мать! - поднялся навстречу им командир. - А ну, по своим местам!

Мы кричим "ура". Как тогда в лесу, под Городком. "Ура" подхватывается всеми, кто рядом. Пехотинцы возвращаются на свои места. Они растеряны: атакующих нет, а кричат "ура".

Новый огневой налет. "Ура" обрывается, мы прижимаемся к передней стенке ямы. Я смотрю на сарай с пробоиной в крыше. Так вот откуда прилетел осколок в нашу рацию! Полевой сумкой закрываю голову, остальные части тела не столь существенны.

Налет кончился. Мы отряхиваем с себя землю.

На сарае новых пробоин нет. Рядом с ним стоит 76-миллиметровая полковая пушка. Но она молчит, расчета не видно.

Я сваливаюсь в землянку, говорю капитану Каченко:

- Там вышел один танк. Пехота может дрогнуть.

- Никуда не убежит пехота, - говорит капитан.

Медсестра, сев на запятки, прислушивается к раненому. Он затих.

- Скончался, - говорит сестра. Весть принимается молча.

- Отмаялся, - дрогнувшим голосом произносит сестра. Она складывает ему руки на грудь.

Я ухожу. Делать здесь мне нечего.