Живая память

Этот возглас был только мыслью.

Но земля опускается. И никого кругом. Никого? Где же люди? «Я возродиться лишь на людях в силах». Кто это сказал? Молчание. Значит, порой и молчание обретает голос...

   — Прошу тебя, прошу, молчанье, не молчи!..

В спутанных ресницах расцветают маки.

   — Маки!.. Скажите слово хоть вы.

Странно. Молчат маки. Значит, не все красивое красноречиво... А маки по-настоящему красивы...

Опускается, снова опускается земля...

По стенам носятся зеленые жеребята. Зеленые кони на стенах. Как тогда, в степи, под Орхеем. А что в Орхее сейчас? Может, он лежит в руинах. Земля ведь опускается...

Голубеют заросли камыша, ходят под ветром волнами.

   — Не брызгайся, Михаил! Вода холодная!.. Бессовестный, съел все маки с моих губ! Стыдись!..

А теперь мне тепло. Утро родило день. И целых пять солнц согревают его.

   — Нет, десять!

   — Чудак!

   — Десять солнц. Это точно.

   — Ну и силен ты в арифметике.

   — Без пяти минут математик...

   — Перестань есть маки...

Опускается, снова опускается...

   — Держи его крепче, отец! Цепляй постромки! Смотри-ка, теперь и телки тянут лучше. Видишь, борозда стала глубже?! Будут добрый хлеб и сладкие куличи на пасху!

   — Будут!

   — Оставьте отца в покое! Не бейте его!.. Ой, что мы будем делать теперь? Вставай, отец!.. Дьякон поет так жалобно, что хоть плачь. И не выплачешь всех слез до кладбища.

   — Лес мой, кедры милые...

   — Кто это поет? Деревья?

   — Да, лес надвигается на меня, как зеленое половодье. Видишь, как качается осенний лес?..

   — Вижу... «Что ты, лес, качаешься?..» [4]

   — Откуда ты это знаешь?

   — Ты читал, когда мы купались в Днестре. Помнишь? «И не в бурю, и не в дождь до земли ты ветки гнешь».

   — Никогда я этого не читал...

   — Мне нашептала земля. Но она опускается! Останови ее, Михаил! Я боюсь.

   — «Мне ль не гнуться до земли, если дни мои прошли?»

   — Твои дни никогда не кончатся... Прошу тебя, Михаил, останови, удержи землю! Не знаешь как? Пожалей землю, твою и мою.

   — «Тоскую лишь о том...» [5]

   — Их тоже... Но почему так носятся зеленые пятна по стенам?

   — Хочешо сказать — зеленые кони?

   — Пропали. Их больше нет... Мне холодно...»

...Когда агент сигуранцы опрокинул третье ведро, Вероника открыла глаза. И тотчас закрыла — не хотела видеть это красивое наглое лицо.

   — Ты жива или притворяешься живой? — слышала она как во сне.

   — Тупица! Лей еще ведро.

   — Ладно, только глотну цуйки...[6]

«Молчание... Как жаль, что молчание безголосо с тех самых пор, как стоит этот свет. И вдобавок в нем таится какая-то бездна

Если человек не чувствует рук, разве он мертв? «Мыслю, следовательно, существую?» Живу. Вздор! Я умерла? Попробуй, рассуди! Рассуди... Значит, я существую... Чьи это слова! Кант такого не говорил, потому что это сказал Декарт... «Гаудеамус игитур...»

   — Михаил, успокойся! Греби к берегу — нас настигают черные лебеди.

   — Белые.

   — Нет, черные...» Не выкручивайте мне руки!

   — Ты у меня заговоришь!

«Нет! Я умерла. По цементу скачут зеленые кони. По стенам. Скачут. Видите?»

   — Как будто плачет кто-то...

   — Тупица. Она мертва. Плесни еще!

   — Воды?

   — Ты полный дурак и еще половина! Посмотри, под столом должна быть бутылка...

«— Что это — земля опускается или поднимается молчание? Земля горяча. Накалено молчание. Но может ли молчанье накаляться?

Холодно...

Что это — снег идет или небо плачет белыми слезами? Нет, это не слезы. Это многоцветные улыбки. Приземляются парашюты. Их сотни. Тысячи. Похоже, будто дети несут цветы — движущийся цветник... Да, я помню тот год, год, исполненный особого смысла.

Чертова память! Она будит воображение. На его призрачном полотне угадывается июнь сорокового...»

   — Эй, ты!

Эти два грубо сочлененные слова ударили по барабанным перепонкам. У неё был такой тонкий и чистый слух!..

   — Эй, ты! Жива еще?

«Кто это вздыхает? Палач? Видно, и палачи иногда вздыхают...

Идет снег… Нет, опускается земля...»

«...Ключи соскальзывали в карман серого пальтишка, купленного мамой в «Галери Лафайет»[7].

   — Ты красиво его носишь, Ника.

   — Называй меня Вероника. В имени «Ника» есть что-то юношеское.

   — Ты у меня красивая. Большие глаза горят, как фонари над Каля Викторией.

   — Нет, как свечи на погребении.

   — Ты глупенькая… Свечи зажигают накануне.

   — Я этого не знала, мама…

   — А тебе и не нужно... На твоем веку еще не раз вздыбится земля и родятся горы...

   — Сколько мне лет, мама?.. Пожалуйста, не целуй меня так... Ты у меня славная и все же не целуй меня так крепко... Глянь, здесь я и учусь, против статуи Михая Витязя. Видишь, как он держит скипетр? Грозит меня ударить...

   — Почему ты не хочешь быть хозяйкой Чишмиджиу?

   — Я никогда не выйду замуж, мама...»

   — Что-то сказала?

   — Не понял. То ли шевельнула губами, то ли вздохнула.

   — Тупица, одно у тебя на уме? А ей должно быть известно много секретов, бычок ты этакий.

   — Так точно, господин плутонер мажор![8]

   — Так-то. Она знает всех здешних партизан, но...

   — Видать, потеряла голос... Жаль. Пела, как соловей.

   — Не ты ли прижег ей язык вонючими спичками?..

   — Мне ж было приказано, господин плутонер...

   — Не умеешь чисто работать — получай по заслугам, бык!

   — Ой-ой-ой! Мне больно!.. Не бейте меня... Я ведь не она...