Живая память. Том 3. [1944-1945]

Толстой с недоумением посмотрел на меня. Я напомнил ему случай двухлетней давности. Мы готовили тогда номер газеты, посвященный 21-й годовщине Красной Армии, и нам очень хотелось, чтобы в этом номере выступили большие писатели. Я набрал номер Толстого. Откликнулся его секретарь. Объяснив, зачем понадобился Алексей Николаевич, я попросил пригласить его к телефону. Через несколько минут последовал ответ секретаря:

— Алексей Николаевич занят. Он не сможет написать для вашей газеты.

Не скажу, чтобы это меня обидело, но какая-то заноза засела в душе. По тогдашней своей наивности, что ли, я не мог понять, что ничего шокирующего в таком ответе нет.

Выслушав теперь мое напоминание об этом, Толстой, как мне показалось, несколько смутился. Даже стал вроде бы оправдываться:

— Как раз в то время я работал над романом. Людмила Ильинична «отрешила» меня ото всех дел. Виноват без вины…

Когда с этим недоразумением было покончено, перешли к делам. Толстой попросил познакомить его с обстановкой на фронте.

— Вот в газете написано: идут ожесточенные бои на бобруйском, тернопольском, полоцком, борисовском направлениях. А все-таки где именно — по ту или по эту сторону тех городов?

Конечно, мы в редакции знали больше, чем сообщалось в сводках Совинформбюро. Я подвел писателя к стене, на которой висела большая карта военных действий. На ней красными флажками была отмечена более точная линия фронта. Бобруйск и Тернополь уже в руках немцев, а за Полоцк и Борисов еще шли бои.

Толстой снова уселся в кресло. Помолчал, а потом заметил:

— Понимаю… Дела трудные. Но на войне нередко о сданных городах сообщают с опозданием, а об отбитых у противника — с опережением…

Алексей Николаевич сказал, что он хорошо это знает: в первую мировую войну был военным корреспондентом и помнит, как кайзеровские военачальники всегда спешили объявить о захвате чужих городов еще до того, как овладевали ими. А немецкие генералы — те особенно ретиво стараются выслужиться перед своим фюрером и спешат с победными реляциями.

— А нам торопиться не надо, — сурово заметил писатель. — Не мы начали эту войну…

Сказал это за пятьдесят лет до наших дней, словно предчувствовал, что найдутся такие «деятели» и «писаки» вроде перебежчика-шпиона Резуна, присвоившего себе святое для нас имя Суворова. В своей книге «Ледокол», полной лжи, Резун скажет, что войну начал не Гитлер, а Советский Союз, причем безрассудно сошлется на разные придуманные им источники, в том числе и на меня…

Вспоминая наш разговор о захваченных и отбитых городах, невольно думаю о Брестской эпопее. 24 июня сорок первого года в сводке Главного командования Красной Армии сообщалось, что «после ожесточенных боев противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять… Брест». А ведь Брестская крепость, высокий подвиг которой на вечные времена обессмертили ее защитники, еще долго держалась после этого. До 20 июля герои Бреста крушили врага.

Не торопиться с признанием потерь городов — по сути к этому призывал Алексей Николаевич тогда в нашей беседе. Брест показал, что он был прав!

2

Чему же посвятил Толстой свое первое выступление в «Красной звезде»? Видно, еще по пути в редакцию он думал, о чем напишет, и сказал, что ему прежде всего хотелось бы обратиться с добрым словом к фронтовикам. Ну что ж, это то, что и нужно. Так в нашей газете 9 июля и появилась его статья «Армия героев», начинавшаяся проникновенными словами: «Дорогие и любимые товарищи, воины Красной Армии!» Наша армия отступала. Еще не так много было известий о героических подвигах советских воинов, и надо было хорошо знать Красную Армию, беспредельно верить в ее силы и доблесть, чтобы в дни отступлений во весь голос заявить, как это сделал Толстой: «Армия героев!»

«Красная армия своей стальной мощью, своей храбростью, высоким духом патриотизма, благородства и бескорыстия… в этой грозной отечественной войне, в единодушии со всей страной сокрушительными ударами по врагу выковывает свободу и счастье нашей родины, свободу и мир народам мира», — так с глубокой верой в нашу армию сказал в первые же дни войны Толстой!

Так началась та дружба «Красной звезды» с Толстым, о которой Николай Тихонов в одном письме из блокадного Ленинграда писал мне: «Если Алексей Николаевич в Москве, приветствуйте его сердечно от меня. Его сотрудничество в „Красной звезде“ очень естественное, правильное и нужное».

Толстой часто приходил в редакцию, приносил свои статьи и очерки. Писал он для нас безотказно, каждую просьбу, задание «Красной звезды» воспринимал как боевой приказ. Все, что он писал, мы вместе вычитывали, стоя у высокой конторки, — так, по-моему, легче смотрится мелкий типографский шрифт.

— У нас одинаковые вкусы, — как-то пошутил Толстой, указывая на конторку.

Так я узнал, что Алексей Николаевич пишет не за письменным столом, а стоя именно у такой конторки, только, как я потом, бывая у Толстого, заметил, более массивной, чем моя, из красного дерева, со многими ящиками.