Живая память. Том 3. [1944-1945]

Об этой трагедии на Днепре надо сказать во весь голос. Кому, как не Алексею Николаевичу? И он сказал. И не для слез. «У нас их нет, их иссушила ненависть. А ради клятвы: „За гибель — гибель“». Это было в дни самой напряженной битвы за Москву. И Алексей Николаевич сумел историю с гибелью Днепрогэса связать с московским сражением так мудро, что его талантом оставалось только восхищаться.

Я безмерно хвалил его за трехколонник, который он назвал «Кровь народа», сказал, что за него придется повоевать. Я имел в виду, что такого рода материалы нам не разрешали печатать; они не появились ни в официальных сообщениях, ни в сводках Совинформбюро, хотя это было более чем странно. Ведь не кто иной, как Сталин, в своем выступлении еще 31 июля 1941 года, следуя примеру Ленина, сказал, что «все ценное имущество, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться».

Предчувствие меня не обмануло. Горькая и суровая правда этой статьи испугала нашего цензора, полковника по званию, и высокое начальство из ЦК партии, и она была снята с полосы. «В сообщениях Совинформбюро ничего о Днепрогэсе не говорилось», — вот и весь резон. И только через три дня, в кризисное для Москвы время, когда события, как никогда, потребовали от газеты, несмотря ни на что и ни на кого, не скрывать правды, наших трудностей и жертв, горькой действительности, мы ее напечатали уже сами. В статье говорилось о великой жертве, которую приносит наш народ во имя победы над врагом.

«Но жертвы самой большой, — во весь голос сказал Толстой, — Москву в жертву мы не принесем. Пусть Гитлер не раздувает ноздри, предвкушая этот жертвенный дым. Звезды над Кремлем кинжальными лучами указывают русским людям:

„Вперед! Вперед на сокрушение врага. Вперед — за нашу свободу, за нашу великую Родину, за нашу святыню — Москву!“»

О том огромном впечатлении, которое произвела эта статья на умы и сердца советских воинов, свидетельствовал известный критик Александр Дымшиц, работавший тогда в армейской газете:

«Помнится, в дни, когда враг угрожал столице, в полку агитатор читал бойцам перед строем статью Толстого „Кровь народа“. Люди стояли молча, охваченные глубоким душевным волнением. Волновался и агитатор, голос его то срывался, то возвышался до крика. Чувствовалось, что от слов Толстого, ясных и веских, каждому бойцу становилось легче на душе, ибо каждый из нас верил писателю, утверждавшему, что поход Гитлера на Москву закончится нашей великой всенародной победой».

В тот вечер Дымшиц отослал по полевой почте письмо в «Красную звезду», Алексею Николаевичу.

Это была статья, которая, как писал потом Толстой в своей автобиографии, получила наибольший резонанс. Была еще одна статья, которую тоже отметил сам Толстой. Она называлась «Родина» и тоже была опубликована в критические дни боев за Москву. Тема была раскрыта с такой убедительностью, на которую способен художник. Ее величавый, былинно-величавый слог волновал душу, звал на смертный бой с врагом. Пророческие слова этой статьи «Мы сдюжим!» я читал потом в заголовках и «шапках» фронтовых газет, на стенах домов по фронтовому пути, они звучали как клятва в бою, на собраниях и митингах защитников столицы…

Больше всего Толстой писал в дни битвы за столицу. В критические дни сорок первого года, когда немцы стояли под Москвой и уже имели возможность из орудий обстреливать ее, писатель возвысил свой голос, предвещавший нашу победу. Именно эти выступления имел в виду Илья Эренбург, когда писал: «В дни войны Алексей Толстой оказался на посту. Его слова приободряли, веселили, горячили бойцов. Толстой не ушел в молчание, не ждал, не ссылался на отчужденность муз от музыки войны. Толстой говорил в октябре 1941 года, и Россия этого не забудет».

Работал Алексей Николаевич много и безотказно. Писал очерки, статьи, рассказы и даже репортажи. Однажды зашел у меня такой разговор с писателем:

— Завтра открывается сессия Верховного Совета для ратификации договора с Великобританией. Нужен очень ответственный репортаж. Не смогли бы вы взяться за это?

Попросил, и самому стало неловко: репортаж Алексею Николаевичу? Он, видимо, почувствовал в моем голосе смущение и сразу же сказал:

— Напишу. Я ведь когда-то писал такие газетные вещи. Дело для меня не новое. Старый репортер…

И написал. Хорошо написал. С писательской страстью. Главное — репортаж дышал верой, верой в нашу победу. Под таким заголовком он и был напечатан.

Алексей Николаевич как сотрудник газеты был очень аккуратен. Сам начинавший свою литературную деятельность как журналист, он хорошо понимал нашу работу, чувствовал газетный темп и никогда не подводил редакцию; если Толстой обещал, что статья будет в такой-то день и час, можно было смело оставлять для нее место не только в макете номера, но и в сверстанной полосе. То, что он приносил, никогда не откладывалось даже на день, а сразу же шло в номер. Он внимательно прислушивался к тому, что просила редакция написать, к нашим предложениям.