Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3.

То там, то тут раздаются выстрелы, и в небе все еще летят осветительные ракеты. Противник не спит. Постреливают и наши.

Взошло солнышко. Над речкой Зуша, что течет вдоль переднего края, по ничейной полосе задымился легкий туман. День обещал быть ясным и теплым. В небе, как серебряные колокольчики, зазвенели жаворонки. Я смотрю на эти трепетные живые комочки, висящие в безоблачном небе, и вместе с ними радуюсь приходу весны.

Пласты дерна, маскирующего бруствер моего окопа, начинают зеленеть. На одной из дернин из бурой щетины прошлогодней травы, кое-где украшенной алмазными капельками росы, прямо на меня глядят два крохотных подснежника. В центре каждого нежно-голубого цветка, будто капелька янтаря, светится желтый бугорочек. Тонкие стебельки едва наклонены, и кажется, словно для того, чтобы заглянуть мне в лицо.

Я с замиранием сердца гляжу на эту нерукотворную красоту. Вспомнился дом. Куда-то на второй план ушла война. Я представил себе, как была бы рада мама, если бы теперь вместе со мной глядела на это крохотное диво природы. Но… слишком далеко до Южного Урала, где теперь в эвакуации мои родители.

«Далеко-далече, ну а что, если, — вдруг удивляю неожиданной мыслью я сам себя, — я подарю маме эти цветы!» Быстро пишу письмо. «Я нашел эти цветы и посылаю их, чтобы доставить радость и успокоить тебя, моя милая мама…»

Сорванные подснежники уложены в бумажный треугольничек с короткой запиской для цензора: «Уважаемая военная цензура, пожалуйста, не выбрасывайте цветочки: это фронтовой подарок моей маме». Цензор выполнил мою просьбу, он не изъял «незаконное вложение». Прошло почти полвека, а маленький засохший букетик подснежников все еще будоражит мое воображение.

О солдатской чести поведал инвалид войны Евсей Ефимович ДЕСЯТНИК (Киев).

Евсей Десятник. Совесть

В сумерках наша батарея подошла к железнодорожной станции и стала окапываться. В пятом часу утра, когда позиция была готова, меня позвал наш повар Андрей Васильевич Холохоленко. Он просил разрешить ему готовить пищу не у самой позиции, а в ближайшей от нас избе, которую облюбовал у реки. Я пошел за ним в ту избу.

— Вы на стены поглядите, — с какой-то болью произнес повар.

Я глянул — и оторопел. Вместо обоев со стен смотрели на нас приклеенные друг к другу сотни розовых билетов Государственного банка Союза СССР.

— Все тридцатки. Вот гады! И придумают такое. Наверное, жил здесь какой-то начфин ихний, — заключил Холохоленко.

Я испытующе заглянул в глаза нашему повару. И решил, что именно из-за этих денег потянул он меня сюда. Были на то определенные основания. Еще в самом начале войны все на батарее сдавали в Фонд обороны свои денежные сбережения, а он не сдал. Сказал, что семья его сильно нуждается. Я ничего не сказал ему тогда. Стыдился упрекать человека, что был значительно старше меня годами, да еще и отцом двоих сыновей. Но в душе был недоволен расчетливостью ефрейтора.

Он, видимо, и теперь понял, что я не восторгаюсь находкой, однако решительно попросил разрешения снять со стен все деньги.

— Клеил, гадюка, мукой. Я их поснимаю вместе со штукатуркой…

На следующий день я спросил старшину батареи, спит ли по ночам повар.

— Мучается, — ответил тот с хитринкой. — Деньги спасает.

А у меня шевельнулась недобрая мысль, — стыдно теперь в этом признаться.

Еще через день к вечеру, уже в темень, появился на позиции сам Холохоленко. В первое мгновение я не узнал его: побрился, одел все новенькое, что так тщательно берег долгие месяцы.

— Вы можете пойти со мной? — спросил он.

Мы пошли. Я понимал, куда он зовет меня. Только вот эта торжественность во всем его внешнем облике была непонятна мне.

Мы вошли в избу. Я глянул на стены: ни одной тридцатки не было на них.

— Дело сделано, — произнес я, констатируя факт.

Он поглядел на меня с каким-то сожалением, как глядит отец на взрослого сына, которому все же не дано проникнуться пониманием отцовской души, ее боли и силы. И этот взгляд смутил меня.

— Сидайте. Хочу поговорити з вами, — вдруг произнес он на своем родном певучем языке. На столе я увидел несколько толстых пачек с деньгами.

— Тут все, — сказал он. — Я и свои добавил. Помогите мне отдать эти деньги на полное освобождение батькивщины.

Я сердечно обнял его впервые за многие тяжкие военные годы совместной службы.

О солдатской дружбе рассказывает ветеран 1-го Красноградского мехкорпуса Николай Антонович ПАСЫНОК (Белая Церковь Киевской области).

Николай Пасынок. Встреча

Рано утром 28 июля 1944 года наша 19-я мехбригада 1-го мехкорпуса вышла с боями на берег Западного Буга севернее Бреста. Радости и солдат, и офицеров не было конца. Родина освобождена от немецко-фашистских захватчиков!