Живая память

Тропа делалась еще уже и круче, по ней можно было только тихо и осторожно ступать, выбирая место, да я и не могла спешить; казалось, у меня не было легких — так трудно дышалось. Алешка вырастал у меня на глазах поминутно. Он стоял ко мне спиной, и я уже ничего не видела, кроме этой спины, затылка, золотистых волос. Оставалось совсем немного, но в темноте я едва двигалась. Позади меня был крутой, темный спуск, впереди — стена, заслонившая все: и небо, и зарю, и город с его огнями, улицами, домами, людьми, которые, наверно, когда-то встречали живого Алешку.

Сил больше не было, и я, упав на землю, прислонилась головой к плоскому шероховатому камню. Все, что наболело во мне в те военные и послевоенные годы, да и, нечего скрывать, все последние, собралось в одном слове и стоном вырвалось:

   — Алешка...

И все исчезло, провалилось куда-то: и холм, и я сама.

Что-то заскрипело, заскрежетало, и сверху каменно раздалось:

   — Я слышу тебя...

   — Алешка, это ты? Я не обозналась? Я не могла обознаться... Да и мне сказали, что это ты.

   — Я.

   — Алешка! Как же ты тут оказался? Я так ждала тебя! И Дима тебя ждал. У нас такой замечательный сын.

   — Он похож на меня?

   — Да, здорово. — Она затихла, не зная, о чем с ним говорить. — Этой осенью он идет в армию.

   — Мальчики родятся, чтобы стать солдатами, — сказал он, в точности повторив ее слова.

   — Я хотела его сделать землепроходцем, кем хотел стать ты. Помнишь, как ты завидовал Миклухо-Маклаю, и тебе снились разные страны.

   — Теперь я вижу все эти страны. Я все вижу. Все помню и храню.

   — И Страну гейзеров?

   — Да! И Страну гейзеров.

Она продолжала о сыне:

   — Он не стал землепроходцем. Зато я многих, очень многих влюбила в нашу землю.

   — Как ты это сделала?

   — Я стала учительницей. Я преподаю географию. Я рассказываю о том, как красива земля и что только человек может уберечь ее и сделать счастливой. Мне так хочется, чтобы все люди на земле были счастливы.

   — Да, на свете много несчастных. Я вижу с моего холма.

Она рванулась к нему, еще не видя его.

   — Алешка, почему ты не пришел ко мне?

   — Разве я не шел? Как я хотел к тебе... — Он помолчал.— Ну, подойди, не бойся.

Она вдруг увидела его, как тогда в раме дверей. Свет зари играл на его автомате. Ей стало грустно, когда она увидела автомат: с тех пор он не расставался с ним и теперь уже никогда не расстанется.

   — Алешка, у меня ведь есть муж.

После минуты тишины она услышала:

   — Люби его. Люби!

Она бросилась ему на грудь, оттолкнув автомат, и услышала, как гулко бьется его громадное сердце. От его толчков, казалось, дрожал весь холм, весь город у его подножья.

   — Я знал, что ты придешь, — сказал он, обнимая ее.

   — Алешка...

   — Мне ничего не оставалось, как ждать тебя... С тех пор как я упал уже не в этой стране, убитый немецкой пулей, меня перевезли через границу, и я поднялся только здесь и сам, по своей воле не могу уйти отсюда. Теперь люди приходят ко мне, и я им говорю то, что считаю нужным им сказать от мертвых и от живых.

   — А что ты им говоришь?

   — Разное... Смотря кто приходит. Кто тут только не бывает!.. Да, два года назад был человек из Страны носорогов. Когда он поднялся сюда, я весь задрожал от негодования. Я знал: он струсил в борьбе и принес большой вред своему народу. Мне хотелось тут же наказать его. Но мне это не поручено. Я просто стоял перед ним во весь свой рост и молчал. Он долго глядел на меня и слушал, что ему про меня рассказывали. Он поспешно спустился вниз. Я видел, как он убегал. Нынче он снова поднимался ко мне. Он стал лучше, и я уже не дрожал от негодования.

   — Может, ты стал добрее...

   — Как ты могла это подумать? К дряни я никогда не буду добр, пока буду стоять здесь, на виду у всех.

   — Трудная у тебя работа.

Он вздохнул:

   — Что поделаешь...

   — Поедем к нам, домой, Алешка.

   — Ну как ты можешь об этом?

   — Извини. Тогда мы к тебе будем приезжать. Хочешь?

Она старалась крепче обхватить Алешку руками, но кто-то сильно тянул ее, чтобы оторвать от него,

   — Нет, нет, не отдам...

Я очнулась. Какие-то люди склонились надо мной. Я услышала голос:

   — Да она дрожит вся. Долго пролежала на камнях. Или больна?

   — Алешка, не уходи...

Но он уже стоял каменно-молчаливый, возвышаясь над городом, что светился у его ног.

Энвер Мамедханлы. ОН ВЕРНУЛСЯ В ПЕСНЯХ

Белые мраморные ступени лестницы, точно пенящаяся горная река, сбегали с четвертого этажа вниз. А вверх, не переводя дыхания, мчалась по этой лестнице Диляра. Добежав до своей квартиры на четвертом этаже, она нетерпеливо постучалась. Когда ей открыли, она схватила мать за руку. Увидя в глазах дочери обычный для нее беспокойный вопрос, мать сказала с грустью:

   — Нет, дочка, но ты потерпи, непременно будет.

Диляра опустила голову. Значит, и сегодня нет письма от Аждара.

Два месяца прошло с тех пор, как Диляра перестала получать письма с фронта. Она была очень встревожена и лишилась сна. Как ни утешала и ни уговаривала ее мать, она не успокаивалась. По ночам она доставала все письма, полученные от Аждара за два года разлуки, и перечитывала их.

Со страниц этих писем дышала на Диляру огнем и жаром война.