Живая плоть

Попав в тюрьму, Виктор должен был начать регулярные встречи с психиатром. Судья, произнося приговор, повторил рекомендацию присяжных, что ему следует пройти психиатрическое лечение. Но он так ни разу и не увидел врача – из-за нехватки фондов или нехватки психиатров. Ему всего лишь один раз предложили пройти лечение два года назад, спросив, не хочет ли он вызваться добровольцем для групповой психотерапии в эксперименте, который проводил приходящий социолог. Виктор отказался, и больше разговоров на эту тему не было. Но в те первые дни в тюрьме, ожидая вызова к психиатру, он иногда обдумывал, что скажет этому мужчине или этой женщине, когда придет время. Больше всего он думал о своей фобии, о ее нелепом начале, о панике и неистовом гневе. Он и сам себя спрашивал: почему отпрыску счастливых в браке родителей, принадлежавших к среднему классу, детство которого большей частью было спокойным и вполне счастливым, понадобилось совершать немотивированные, безрассудные нападения на женщин.

Психиатр мог бы найти какие-то ответы. Сам Виктор не мог найти ни одного. Он приходил в гнев, когда думал о своем гневе, в панику и замешательство, когда пытался разобраться в своей панике. Иногда он думал о своих чувствах как о симптомах какой-то инфекции, так как они не могли перейти к нему по наследству, не могли быть вызваны жестоким обращением или небрежением родителей в детстве. В тюрьме большую часть времени, больше всех других эмоций он испытывал жалость к себе.

Однажды его вызвал начальник тюрьмы. Виктор подумал, что, возможно, для сообщения, что больному отцу стало хуже или даже что он умирает. Но отец прожил еще пять лет. Надзиратель привел его в кабинет начальника и сел на стул, специально для него предназначенный. Стул стоял между Виктором и начальником тюрьмы, а последний на всякий случай был защищен большим дубовым столом. Надзиратель расположился на стуле так, как сидят надзиратели и полицейские, когда чего-то опасаются или за кем-то наблюдают: совершенно бессмысленное выражение лица, спина напряжена и выпрямлена, ноги широко расставлены.

– Так, Дженнер, – заявил начальник, – мы подумали, что тебе, возможно, будет интересно узнать о состоянии детектива-сержанта Флитвуда. Я прав?

– Да, сэр, – выдавил Виктор. Что еще мог он сказать? Ему хотелось бы ответить, что его это не интересует. Хотелось бы схватить чернильницу со стола и запустить ею в голову начальнику, увидеть, как чернила капают, словно черная кровь, с его подбородка на безупречно чистый воротник. Но он хотел получить максимальное снижение срока наказания. В те дни он стремился выйти на волю.

– Сержант Флитвуд уже год как находится в больнице Сток-Мандевилл. Это ортопедическая больница, а это, как ты понимаешь, означает, что она специализируется на повреждениях позвоночника и конечностей.

«Ортопедическая» означает совсем другое. Корректировку деформаций. Однако начальник был невежественным мерзавцем и разговаривал со всеми так, словно они были неграмотными тупицами.

– Рад сообщать тебе, что он сделал большие шаги… – Начальник, видимо, понял, что сказал нелепость, сделал паузу и откашлялся. – Разумеется, он не может самостоятельно передвигаться, но есть надежда, что со временем у него получится и это. Он в хорошем настроении и скоро выпишется из больницы, чтобы отправиться домой.

– Спасибо, сэр, – сказал Виктор.

До суда, находясь под арестом, он читал в газетах материалы о сержанте Флитвуде, но никогда не испытывал к нему жалости, лишь презрение и злобу. Если бы этот полицейский был разумнее, он бы не только внимательно его выслушал, но и поверил… Если бы полицейский поверил Дженнеру, когда он сказал, что пистолет настоящий, то был бы сейчас здоров и бодр, вел бы нормальную жизнь и выполнял бы свою работу. Но он не слушал, и Виктор потерял голову. Так всегда бывало в минуты сильного стресса или когда на него давили. Он терял голову, впадал в панику и после ничего уже не соображал. Вот почему было несправедливо обвинять его в попытке убийства и судить за это. Он не собиралсяне только убивать, но даже калечить Флитвуда. Его опутала паника, словно оголенные электрические провода, они кололи его, доставляли нестерпимую боль, вызывали дрожь во всем теле, и именно они заставили его в конце концов спустить курок. Лишь так он мог описать охватившую его тогда панику: одежда, прошитая электрическими проводами.