Живая вода времени (сборник)

Моя звезда теперь в другом созвездье

Свое тепло дарит другим мирам.

И прошлое, когда мы были вместе,

Уже отныне не вернется к нам.

Мою звезду возносит время странствий,

Проб и ошибок, веры и измен.

И пусть в других мирах бушуют страсти,

В галактике моей без перемен.

Как жаль, что не вернешься ты навеки,

И как же бесконечно далеки

Звучащие сквозь звездные парсеки

Твои неосторожные гудки.

Последний луч, взывающий о встрече,

Пространство ночи озарит на миг,

Но время пролетает быстротечно,

И нам ли, мимолетным, спорить с ним.

* * *

Лодки на каналах,

Воздуха слюда.

Сердце доконала

Черная вода.

Сердце замирает

Словно не мое.

Сердце улетает,

Как в небытие.

Пусть усну, исчезну

В вихре февраля.

Разрывают бездны —

Небо и Земля.

Весна

Ветры с дождями съели снега.

Стала размытой округа.

Ищет вода, где есть берега,

Далекие друг от друга.

Хмарью дорожной пахнет вокруг,

Даже цвет неба жестокий.

Только ручьи все бегут и бегут

К берегу речки глубокой.

Вячеслав Смоленский

Хрузочка

Вообще-то ее звали Ефросинией. Однако в деревне живут по своим законам: хорошо, если только имя переиначат, а могут и кличку обидную дать. И будешь носить, куда денешься.

Ефросиния была женщина необидчивая: Хрузочка так Хрузочка. Маленькая, сухонькая, тихая и незаметная, она сорок лет отработала в полеводческой бригаде совхоза «Любовский». Никто никогда не слышал от нее бранного слова; ни с кем она не ссорилась и никому ни в чем не перечила. Когда же пришло время уходить на пенсию и директор совхоза на общем собрании, перед вручением ей медали «Ветеран труда», сказал, что на таких, как она, «…. тягловых лошадях вся Россия держится», удивилась искренне, не поверила, что говорят о ней. Расплакалась и долго не могла успокоиться, а справившись с волнением и растерянностью, в пояс поклонилась односельчанам.

В ту пору я, двадцати лет от роду, после окончания автошколы, шоферил в совхозе: доярок возил на ГАЗ-51. Машинешка досталась мне изрядно потрепанная (молодым новую технику не доверяли), но относился я к ней с почтением, поскольку была она мне почти ровесницей, если не старше меня. Рабочий день мой начинался в четыре утра, а заканчивался ближе к полуночи. Первую половину смены я лихо гонял на своем газике по деревенским окрестностям, а вторую, как правило, проводил под ним, исправно исполняя роль лечащего врача. Надо признаться, что доктором был неважным, и потому машина моя постоянно хворала, а сам я походил на чушку: лицо, одежда – вечно в мазуте.

Случалось, в перерывах между дойками посылал меня управляющий то на ток, то на (зерносклад, а то и в поле. Однажды на посевной я и познакомился с Хрузочкой.

Привез я как-то обед для трактористов и сеяльщиков. Выбрал уютное местечко у кромки поля под старой раскидистой березой, взобрался на кузов – сижу поджидаю тружеников. Начало мая. Дни стояли жаркие, безветренные. Пылища за тракторами такая, что света Божьего не видать. Стоят бедные женщины на подножках сеялок: подсыпают зерно из мешков в приемники, да подачу семян регулируют. Грохот, лязг, тряска ужасная! Поработай-ка денек в таких условиях! Ни спецодежды на них, ни респираторов, только дурацкие очки – неизвестно кем и для чего придуманные, да головы платками обмотаны – вся защита.

Вот она, советская действительность! И вспомнилась мне тогда Паша Ангелина – глупая баба, хоть и героиня. Женщины наши и без того всю самую трудную работу выполняют, а тут она и ей подобные со своими подвигами. Ладно, война – этому можно оправдание найти – впяливать больше некому, а сейчас ведь мирное время, семидесятые годы! В какой стране увидишь женщину с лопатой на укладке асфальта или на бетонном заводе, а уж про сельское хозяйство и говорить нечего. Мужики российские от физического труда увиливают всячески: на женские плечи все тяжелое и грязное переложить норовят. Может быть, впервые тогда у меня, молодого парня, зародились негодующие мысли и претензии к власти: странно, несправедливо получается – женщины работают наравне с мужчинами, во многих случаях – больше и лучше, а получают меньше.