Живая вода времени (сборник)

И все же, буду справедлив, век не минул даром. Я много вынес и понял в числе прочего, что люди, каких возил я и наблюдал, глупы, ограниченны и самовлюбленны. Каждый индивид в этой жизни понимает только себя и не понимает другого, потому что у каждого свое отношение к слову, к понятию, к святыне. Всяк мыслит личным, сказал бы я, задом. И мало кому «вдомек», что мир целостен и един во всей его разбросанности, что, обижая другого, ты обижаешь частичку целого мира и, значит, себя. И уж где там гордому человеку допустить, что простой вагон знает в миллион раз больше, чем это горько звучащее «гордо». Просто у вагона иная система счета, образов и памяти.

В отличие от человека, вагон помнит все. Да ему ничего иного и не остается. Человек ездит и ходит туда-сюда, видит то и се. Вагон же вынужден довольствоваться тем, что касается его стен снаружи, и еще больше, что происходит внутри этих стен. Поэтому вагон жадно и допытчиво впитывает все, что затрагивает и пересекает его ограниченный мирок. А в этом, собственном, мирке у вагона и памяти, и понятия больше, чем у человека, замахивающегося на Все и, как правило, ошибающегося во всем.

Мир для человека – одно огромное и ежесекундно меняющееся заблуждение, от которого он не уходит и не исправляет его, а лишь бесконечно множит и копит, ничуть не учась на нажитом опыте. В недалекости своей человек непогрешимо убежден, что вагон – лишь груда металла, не постигая, что пассажирский, и тем более «1-й класс» которому, вдобавок, 100 лет, – это законсервированная калька абсолютно всех соприкоснувшихся здесь – в нем – событий и судеб. Людей и кошек, попугаев и комаров. Один цыганский барон, не поверите, вез во мне лошадь, контрабандно!

Трещинка на окне или химическая муть на зеркале, ножевая щербина на матовой панели или высохшая клякса вина на диване, прожженная пулей дырочка в занавеске или размазанный таракан. Каждое из них, – как вечный след на циферблате истории, шифрующий отдельную, ни на что непохожую лирическую новеллу, эпическую поэму, комедию, трагедию, фарс или роман.

У старого вагона пухлый архив. Но как, скажите, как вырвать мне это великое богатство из гибельного и трагического запомета свалки? Кто услышит старый вагон?

Надежда Балабанова

Колокола звонят

Колокола звонят… сияют ярко

В лучах заката храмов купола.

На монастырский двор резная арка

Ведет. Ее малина обвила.

Уже краснеют ягоды малины.

Над аркой белой сизари кружат.

Внимательно за стаей голубиной

Следит вернувшийся домой солдат.

Откуда он идет, такой усталый,

И ногу как-то странно волочит?..

На нем лихой берет, по цвету алый,

А сердце с перебоями стучит.

Вдали видны дома его деревни,

А он здесь, как потерянный, стоит.

Следил за стаей и на арке древней

Увидел: кровью ягода горит.

Над ним плывет, над полем, над рекою

Вечерний звон колоколов в тиши.

И ищет состраданья и покоя

Немая исповедь истерзанной души.

Шторм

Рыбак смолил свой бот, готовил сети,

Был тих и сдержан в чувствах океан,

И горизонт вдали был ясен, светел…

А небо приготовило обман.

Уплыл рыбак бесстрашный к горизонту —

Он понадеялся на свой добротный челн;

Но мчались тучи к грозовому фронту,

И судорожно бились сонмы волн.

Во мгле повыше скал вздымались волны,

И разверзались бездны в глубине.

И стоны океана были полны

Тоски, как перед смертью на войне.

Всю ночь стихия мрачно бушевала

И, силы все вложив в свои валы,

К утру одной волной она играла —

Разбитой жалкой лодкой у скалы.

* * *