Живая земля

– Там есть статья про расшифровку генома грибницы.

Денис перевернул журнал лицевой стороной вниз.

– Меня не интересует грибница. И ее геном.

– Врешь. Интересует.

Денис вздохнул:

– Ладно. Вру. Интересует. Но чисто теоретически. После того случая у меня нет желания заниматься геномами, грибницами, зародышами и прочим зеленым дерьмом. С меня хватит крови.

Годунов помолчал. Аккуратно, по-стариковски, прожевал кусочек калача. Тихо осведомился:

– А была кровь?

Денис кивнул, решил отмолчаться, потом подумал, что перед ним все-таки писатель, и не простой, а тот самый, чью книгу зачитывали до дыр.

– Пружинов послал меня за семечком, – сказал он. – По моим следам отправил своих мордоворотов. Но Глеб… В общем, все люди Пружинова погибли, а его самого я послал к черту и пригрозил пойти в управу. И с тех пор не видел ни Глеба, ни Пружинова. Ни зародыш. Правда, потом за мной следили. Три месяца. Почти в открытую. То машины какие-то стояли у входа в дом, то личности непонятные в «Чайнике» крутились… Но Глеба, повторяю, я не видел, он мне даже не звонил. Сейчас слежки нет.

– Или есть, – вставил Годунов. – Но более хитрая.

Денис кивнул:

– Допустим. Мне все равно. Я запутался. И вообще, мне было не до Глеба.

– Конечно, – сказал Годунов. – Понимаю.

Он снял очки; выцветшие, чуть слезящиеся глаза над дряблыми нижними веками смотрели сурово, печально.

– Ты не должен был отпускать маму.

Денис сжал кулаки. Всю последнюю неделю он махал кувалдой, и запястья сразу заболели.

– Она ничего со мной не обсуждала. Просто собралась и уехала. Сказала, что хочет жить одна. Я был у ее врача – он только руками развел. Это, мол, стандартная реакция. Она не первая и не вторая, кто перестал принимать цереброн по своей воле. Врач сказал, что хосписы переполнены.

– Ты должен был помочь ей.

– Как? – грубо спросил Денис. – Отправиться в прошлое? Приказать не жрать мякоть?

Годунов отвернулся. «Боится, – подумал молотобоец. – Это ведь не я, а он должен был помочь моей маме. Это он должен был сказать им всем: не жрите концентрат, живите как люди. Знайте меру. Ибо кто знает все, но не знает меры, тот ничего не знает. А он – не помог. Сам не жрал, но других не остановил. И я могу прямо сейчас сказать ему это, бросить в лицо упрек… Но не скажу, не брошу».

– Ты прав, – пробормотал старик, бессмысленно ломая калач; уже подошли к его ногам несколько толстых голубей в ожидании угощения. – Это не ты должен был помогать своей матери. Это я должен был помогать. А я… Прости, сынок. Это мы, старики, все просрали. Сами виноваты.

– Вы не виноваты, – твердо ответил Денис. – Вы жили как могли. И вообще… «Кто виноват?» – это не вопрос. Лучше скажите, что такое семя стебля.

Старый Гарри швырнул птицам крошки.

– Первоплоть, – сказал он. – Праматерь всего живого. Вырастает там, где концентрация живой разумной материи достигает критического значения. То есть в крупных городах. Только в крупнейших мегаполисах и только в определенный момент… Что это за момент – никто не знает.

Денис пинком ноги отогнал голубей и пробормотал:

– «Когда земля пропитается кровью врагов на тридцать локтей».

– Может быть, – тихо сказал Годунов.

– Все равно, я не понимаю. Вы говорили, что существует как минимум полдесятка зародышей. Что у китайцев есть зародыш и у военных есть зародыш… Откуда они взялись? Они где-то найдены? Или клонированы?

– Не знаю, – ответил Годунов. – Возможно, есть и те и другие. Одни найдены, другие выращены искусственно.

– Тогда почему миллиардер Пружинов не клонировал себе такой же зародыш? Или десять зародышей? А прилетел за ним сюда и послал спецназ? Андроида ценой в три миллиона?

Годунов с сожалением повертел в пальцах незажженную сигарету и повторил:

– Не знаю. Скорее всего, клонировать семя не так просто. Нужны деньги, технологии, специалисты. Когда началось искоренение, все частные лаборатории разгромили и сожгли. Попутно выяснилось, что из десяти лабораторий девять занимались не изучением стеблероста, а возгонкой мякоти. Можно предположить, что технология утрачена… В общем, я не знаю.

– Знаете, – сказал Денис. – Вы, Гарри, все знаете. Вы написали «Священную тетрадь», я наизусть ее помню! «Есть нечто, мать стебля и отец его, альфа и омега, начало и конец! Упокоено во прахе, от века и до века, и само есть тайна тайн. Оно ни живо, ни мертво, ибо спит, и сон его глубок. И горе тому, кто потревожит сон его…»

Годунов улыбнулся, как нашкодивший мальчишка, и опять резко помолодел.

– Этого я не писал. Клянусь. Мой текст был совсем короткий, его потом дополняли и переделывали. Нашлись какие-то пророки, апостолы, каждый сочинял свое. Это объяснимо. Даже в Библии есть четыре варианта одной и той же истории, так называемые синоптические Евангелия, плюс существует более десятка Евангелий, не включенных в канон… Да, я что-то написал о семенах… Два или три абзаца. Просто потому, что всякое растение вырастает из семени. И если есть трава – стало быть, есть и семя.

– Значит, все-таки вы первым придумали его. Семя стебля.

Годунов выдохнул и огляделся. Стоящий в дверях тощий официант равнодушно смотрел на его сигарету.