Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого - 2

Начали работать с Вознесенским. Он сделал подборку стихов. И мы хотели сыграть всего один раз этот спектакль. Половину спектакля — мы, а половину — сам поэт. Этот спектакль «Антимиры» назывался и называется до сих пор. Ну мы сыграли, а нас попросили: «Оставьте, пожалуйста, спектакль, все-таки поэтических представлений давно не было на сцене». Мы думаем: действительно… репертуар-то нужен. И мы оставили. Вот с этого спектакля началась «самодеятельность» наша в хорошем смысле этого слова. Я без шуток говорю, потому что первый спектакль «Добрый человек из Сезуана» оформляли музыкально два наших актера — Хмельницкий и Васильев. И музыкально оформляли спектакль Вознесенского тоже Хмельницкий и Васильев. И я вместе с ними писал всевозможные номера для этого спектакля.

Надо вам сказать, что это у нас просто очень хорошая традиция. Мы почти все не только стоим на самой низшей ступени театрального искусства: знаете, над актерами еще режиссер, потом — драматург, потом — начальство, потом — божья воля, так сказать, а мы — где-то внизу, как исполнители. Так вот у нас это в меньшей степени. Мы все что-то внесли в наш театр, а вы прекрасно знаете, что, если больше вкладываешь— будь то ребенок, любимая женщина или мужчина, — это становится дороже. И поэтому каждый спектакль, в который вкладывается больше, нам дорог, и театр тоже очень дорог. И поэтому, когда спрашивают меня, уйду ли я из театра, я могу совершенно точно ответить, что этого никогда не произойдет. Хотя бы из-за того, что нигде более интересного творческого коллектива и работы такой не найдешь. Потому что все мы что-то делаем — пишем музыку, тексты, песни, интермедии, некоторые актеры даже пишут инсценировки, главный режиссер сейчас тоже написал инсценировку, так что варимся в своем соку, а это интересно.

Второй поэтический спектакль был «Павшие и живые»— спектакль о поэтах и писателях, погибших в Великой Отечественной войне. Вы знаете, у нас ведь всегда оригинальное художественное решение каждого спектакля, и наши представления можно играть только в этих декорациях. У нас вы никогда не увидите павильонов, построенных «изб» из «бревен»… Потому что все равно — обман. Никто же из вас не верит, что это настоящая изба. Ну так похоже — «бревна»… У нас этого ничего никогда нет. Каждое оформление наших спектаклей несет в себе какую-то метафору. Ну, например, в спектакле «Павшие и живые», о котором я вам начал говорить, это — три дороги, по которым уходят и приходят герои. Приходят, читают свои стихи, идет новелла об их жизни, потом они уходят по дороге героев в задник ярко-красного цвета, который раздергивается, получаются такие щели… А впереди эти дороги сходятся к чаше с Вечным огнем, к медной чаше, в которой зажигается Вечный огонь, и весь зрительный зал в начале спектакля встает, чтобы почтить память павших минутой молчания. Мы всегда делаем какое-то необычное начало не для того, чтобы оно было необычным, а для того, чтобы ввести зрителя… Обусловить с ним правила игры. Вы знаете, когда дети договариваются играть в прятки или в войну, они говорят: «Ты — немец, я — русский». Или там: «У тебя — автомат, а у меня — винтовка», и они верят в это, у них голубые глаза, на них необыкновенно приятно смотреть. Хотя они не надевают касок и не сидят в танках, а сядут за кирпич — и это уже какой-то дзот — и им веришь.

Так вот в театре у нас — примерно по этому принципу. Истоки его в театре улиц, в театре площадном, брехтовском. Поэтому есть намек на декорации и как бы договор молчаливый со зрителями: мы будем играть в этих вот условных декорациях… Потому что театр ведь — искусство условное. И вдруг мы сейчас, когда приехали в Киев, поняли и еще раз убедились, что это хороший ход. Зритель через пять — десять минут привыкает к этому и начинает следить только за действием и за теми мыслями, которые ему преподносят.

Потом был еще один поэтический спектакль, назывался он «Послушайте!». Мы его играем до сих пор. Его очень много критиковали, этот спектакль, но, несмотря на все, мы его отстояли и играем. По поэзии Маяковского инсценировку написал актер нашего театра Смехов в содружестве с Любимовым. Потом был поэтический спектакль — драматическая поэма Сергея Есенина «Пугачев». Тоже сделанный очень интересно, — это помост, который спускается к плахе, в плаху вбиты два топора, и иногда эта плаха превращается в трон, когда ее накрывают блестящей материей… И наконец, последний спектакль, который мы сейчас будем выпускать, — по поэме Евтушенко «Под кожей статуи Свободы». И по произведениям Пушкина, инсценировку эту написал наш главный режиссер Любимов в содружестве с собственной супругой. Значит, вот видите, такая поэтическая линия.

Теперь, другая линия в нашем театре — это линия брехтовская, линия высокой гражданственности. И эта линия продолжалась в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир», и в «Жизни Галилея» Брехта, и так далее… И в общем, она тянется до сих пор и будет развиваться дальше.