Живая жизнь. Штрихи к биографии Владимира Высоцкого

— Есть разная пантомима. Существует пантомима драматургическая, которой занимается Александр Александрович Румнев. Существует и пантомима как таковая, в чистом, что ли, виде, когда слов не надо. Вот я за такую пантомиму, когда не нужно слов. когда хочется говорить, надо говорить, особенно в условиях звукового кино. У Чаплина было безвыходное положение, он вынужден был очень много пользоваться пластикой. И пантомимой. А в звуковом кино это не является необходимостью. В общем, повторяю, в принципе пантомима — это когда не нужно слов, не нужно и невозможно со словами. Вот тогда это интересно. А если возможны слова, а вы жестами показываете там что-то, то к чему пантомима? Например, когда ученики Румнева делали Чеховский рассказ «Романс с контрабасом», который построен практически без диалогов, на описании происшествий, то это удавалось передать пантомимой. А «Мертвые души» не стоило делать в пантомиме, так мне кажется. Вот то, что делают у нас, в Театре на Таганке, мне кажется, ближе к тому, что в идеале должно быть пантомимой. Например, Пахарь в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир». Ну зачем здесь слова? В этой сцене есть и символ, есть и реальность, какая-то очень точная. Я вообще считаю, что каждая вещь, каждая идея требуют своих выразительных средств. Человек написал роман. Роман — это не сценарий, он строится по своим законам. Поэтому все экранизации хуже первоисточника. Если человек написал комедию, нельзя из нее делать трагедию. Но надо попытаться понять автора, может, переосмыслить его с сегодняшних позиций, но никогда не переделывать. Это противоестественно, так же, как и любая идея, любой драматический отрывок, любой кусок и любой фильм требуют своих выразительных средств, — может быть, пластических, может быть, — словесных, — того, что наиболее выразительно, что больше дойдет до зрителя, чтобы идея вошла в него заметнее, но более явно и активно, а не была ему навязана. Можно ведь просто сказать: идея здесь такая-то. Тогда это будет тенденция, это то, чем занимался Горький. А если для воплощения художественного замысла потребуется такое выразительное средство, как пантомима, и это будет сильнее, явно сильнее, чем простое слово, то надо пользоваться пантомимой. В противном случае надо пользоваться словом или мимикой, или искать какие-то другие выразительные средства…

Январь 1972 г. (Из журнала «Театр» № 5 1987 г.)

«Ленинская смена» 3-Х. 1973. Алма-Ата ЛЮБОВЬ МОЯ-ТЕАТР

О Театре на Таганке мы много читали и слышали. Теперь алма-атинский зритель получил возможность познакомиться с его спектаклями. Этот театр называют публицистическим и поэтическим, театром с ярко выраженным своим «лица необщим выраженьем». Критики иногда определяют его как театр режиссерский, массовый, но в нем много ярких интересных актерских индивидуальностей.

Наши корреспонденты С. Штейнгурд и Л. Терций попросили ведущих актеров театра рассказать о своих любимых работах, о том, как нашли они в этом театре свою творческую судьбу.

ПРЕЖДЕ ВСЕГО-ЛИЧНОСТЬ Владимир Высоцкий

Я пришел в Театр на Таганке через два месяца после его образования. Думал, случайно, оказалось — на всю жизнь. Мне кажется, сейчас для зрителя интересны не только те или иные актерские данные, но и прежде всего — личность, человеческие качества, то, что внутри.

Режиссер Любимов обладает удивительным свойством увидеть в человеке, в актере личность, помочь ее развитию. Вокруг него, вокруг нашего театра — интересные люди: писатели, поэты, композиторы, ученые. И многие из нас сочиняют стихи, песни, даже повести, как, например, Валерий Золотухин.

Этот заряд творчества, дух поиска, который живет в театре, очень важен и для актера, и для зрителя: расширить, углубить свой диапазон — человеческий, актерский. По своим данным в любом театре я играл бы характерные роли и уж, во всяком случае, никогда бы не «докатился» до роли Гамлета.

Вот я и ответил на ваш третий вопрос. Роль Гамлета, пожалуй, любимая. Почему? Во-первых, это самая лучшая пьеса в мире, во-вторых, это — Гамлет! Содержание пьесы знают все и, придя в театр, смотря фильмы, следят порой за игрой актеров. Нам хотелось, чтобы зритель следил не за тем, как мы играем, а за жизнью людей. Мне кажется, пьеса прочитана Любимовым чисто, без всякой шелухи. И мой Гамлет совсем не инфантилен. Он многое знает, он не решает: быть или не быть, убивать или не убивать. Его бесит то, что человечество решает этот вопрос со дня рождения и все никак не может решить, и все должно убивать, убивать… Значит, что-то не в порядке в этом мире.

Гамлет ненавидит месть, подлость, но не может отказаться от этого, и делает все так, как и люди, с которыми он борется, хотя был бы счастлив не делать. Ему не хочется убивать, но он будет убивать и знает это. Ему не уйти из круга, не отказаться от законов и условностей, предлагаемых окружением. Вот отчего он в отчаянии, вот отчего он сходит с ума!