Живи!

Грегор стоял на гибельной отныне земле и видел улицу, дома и деревья в странном коричневато-зеленом свете как через закопченный бутылочный осколок. Цвета поблекли: красные, желтые, оранжевые тона сместились к бурому. Голубые, синие и даже белый — к грязно-зеленому. Музыкант посмотрел на руки: ладони просвечивали, будто сделанные из стекла, мутными вытянутыми кляксами темнели фаланги пальцев и косточки пясти. Он скосил глаза на кончик носа и ничего не увидел. Удивляться не было сил, Грегор крепче сжал скрипку и побрел к коляске…

К вечеру, вымотавшийся от беспрестанной игры он понял — тело исчезло, растворилось. Кто он? Тот человек, который шел по обезлюдевшим улицам и, не осознавая, как удается держать скрипку и смычок, играл без передышки в надежде спасти хоть кого-нибудь? Или не человек, а просто костюм, черный шелковый костюм с остатками души музыканта Грегора? Озаренный одним лишь стремлением — помочь людям.

Выжившие пугались его, шарахаясь, словно от чумного, и бранились вслед. А он всё играл, надеясь, что музыка выручит оступившихся, защитит от смертельной бездны. Но люди падали с неудобных, самодельных ходулей, срывались с крыш, поскальзывались на камнях и гибли, гибли!

Свое отчаяние Грегор вложил в музыку, безысходную, горькую, тоскливую. Неужели все умрут, плакала скрипка, и я останусь один, совсем, совсем один на белом свете? Разве я в чем-то виноват?

И он уже каялся, помышляя о возвращении в бездну, и думал о демоне, что звал за собой, как вдруг престарелый кондитер, господин Ивор, пекший замечательно-вкусные торты и марципановые пирожные, и безе, и вафли, и кексы… толстый, неповоротливый старикан Ивор, удиравший из Беличей на велосипеде, потерял равновесие и грохнулся на землю. Но кондитер не превратился в завядшую астру или ветку сирени! Он бормотал что-то невразумительное, лицо его истончалось, серело, а взгляд был устремлен на скрипку в руках Грегора. Казалось, старик видит нечто недоступное другим.

Грегор взмахнул смычком, и музыка рванулась вскачь, понесла безудержным галопом, затопляя улицы половодьем звуков и… красок. Ярчайших, сочных, пронзительных красок! Музыка реяла над городом, разворачиваясь в слепящие огненные полотна и переливаясь миллионами оттенков. Жгучих, пламенных, бодрящих. Живых.

Музыка давала спасение.

Но не всем.

После кондитера, ставшего уже просто рубашкой, джемпером и брюками на подтяжках, музыка избавила от смерти еще нескольких. Краснодеревщик, школьный учитель, журналист, слесарь…

Это был какой-то отбор.

Ночью, когда последние люди покинули Беличи, костюмы бродили пустынными улицами, распугивая собак. Они не знали, кто они, где они и зачем они. Вернее, не помнили. У них не было рук, ног, ртов, ушей и глаз. Но они шли, они разговаривали и смеялись, и свободно ориентировались в коричнево-зеленом мире.

Одежды заново познавали город.

Они не помнили своего прошлого, они заново учились общаться. Встречая обычных людей, одежды переплавляли их тела и души, превращая в подобных себе.

Беличи стали проклятым городом. Для людей. Но для одежд, когда они вспомнили, кто они и зачем они, — обетованным раем, центром притяжения тех, кто не поддался злой силе чужака и не включился в игру. Они приходили со всех уголков страны: безвестные писатели, художники, музыканты, артисты…

Память вернулась к ним, а умение забывать — осталось.

Страшное умение.

Благословенное.

Костюм Грегора играет вечерами на скрипке, ковбойка и вельветовые джинсы Вацлава пишут элегии, мадригалы и сонеты, платье Изольды расписывает стены волшебными сюрреалистическими картинами.

Все они счастливы.

По-своему.

Говорят, подобные Беличи есть и в других странах — везде, где оставались мастера и искусники, талант которых по капле выпивал черный демон. Но так до конца и не выпил.

Первая безумная глава Живи, Ленни!

Улицы оцеплены, в городе переполох. Непропорционально длинные тени мелькают тут и там, почти во всех окнах горит свет. Люди высовываются из окон и спрашивают: ну что там? Долго еще? В чем вообще дело? Им отвечают: мэра Базиля убили, полицейские ищут убийцу. Вести передаются как в испорченном телефоне. Народная молва превращает убийцу в боевой отряд целителей, вооруженных бензопилами и убивающих всех подряд одним лишь словом. К чему тогда бензопилы? — спрашивают скептики. Для нагнетания страха, растолковывают им. Что непонятного-то? Для наг-не-та-ни-я.

Теперь в бездну можно провалиться, даже если твердо стоишь на ходулях! — вещает невесть откуда взявшийся пророк. Он сидит на постаменте и убеждает всех мысленно проговаривать детскую считалочку. Зачем? Чтоб не провалиться!

Любка Мойкова с улицы Фонтанной родила двухголового младенца, объясняет негр Джим посетителям бара. Э, нет, возражают ему. Она родила человекокрыса, таким будет следующее поколение людей. Вот отчего переполох.

По городу гуляют сотни правдоподобных версий. Верите хотя бы в одну из них?