Живи!

Я измочален, обескровлен и раздавлен. Я — как выдавленный тюбик. Но надо действовать! Через не могу, сцепив зубы. Подхватываю Иринку — ей лучше, много лучше, она упирается, не хочет вставать и ревет, ревет. Тащу девчонку в ванную, промываю раны, мажу йодом из аптечки и заклеиваю лейкопластырем. Иринку не узнать. И мне в голову приходит здравая мысль.

— У меня останется шрам… — плачет Иринка. — Ты меня разлюбишь…

— Дура! — ору в сердцах. — Не разлюблю я тебя!

— То есть ты меня любишь?.. — тут же спрашивает она.

— Нужно сматываться, пока не нагрянули полицейские! Допрашивать станут всех. Если начнут устанавливать личность, если придерутся к документам, а документы у нас сама знаешь какие — всё, швах!

— Надоело бежать, — стонет она. — Опять бежать… это я виновата, да?

— Глупая, — обнимаю ее. — Ни в чем ты не виновата. — На душе тягостно и мерзко: только жизнь хоть немного образовалась, наладилась…

— Нам не скрыться…

— Не бойся, этот кавардак даже на руку: отвлечет внимание от «прислужников чужака».

Я заскакиваю на минутку к вдове, проверить, как она. Старушка скорчилась на полу, возле лежит фотография в деревянной рамочке, вдова накрыла ее непослушными пальцами.

Всё из-за меня! Из-за меня! «Живи», сказанное в шаге от бездны, звучит иначе. Даже мысленно я не смею произнести его. Бедная старушка. Если «живи» окончательно превратится в…

Присматриваюсь к снимку: с пожелтевшей карточки — моложавый, подтянутый, в парадной форме с кортиком на бедре — улыбается… Прохазка.

— Муж… — шепчет вдова побелевшими губами. — Пропал без вести, еще когда ребята мои…

Полиция прибывает очень быстро, быстрее, чем мы успеваем улизнуть из квартиры. Нас задерживают на выходе из парадного. Улица с двух сторон перегорожена полицейскими машинами и телегами. После взрыва здесь галдеж и столпотворение. Перепуганные жильцы высыпали кто в чем и глазеют на обвалившиеся стены. Дом, где размещалась пекарня, накренился, просел. На месте пекарни — впечатляющая своими размерами дыра, везде рассыпан битый кирпич, тлеющие головешки, доски, мусор. Из пролома валит жирный чад, вспухает грязными клубами. Вверх взметаются языки пламени, и ветер уносит струи дыма к ясному, безоблачному небу.

Погорельцы голосят и причитают на все лады; они с котомками, баулами, тючками, в которые понапихано нажитое за долгие годы имущество. Главы семейств, отважно закрыв лицо полами курток, ныряют в полуразрушенный дом, чтобы спасти от огня уцелевший скарб. Подоспевшие пожарные разворачивают напорные рукава, хлещут из брандспойтов по обгорелым стенам. Вода заливается в окна, накрывает огонь, и пар с шипением ударяет в стороны. Вода тугой струей гуляет по карнизу и висящим на честном слове балконам. Вода течет на дорогу, где, мешаясь с углями и пеплом, собирается в мутные лужи. Среди бурого месива яркими кляксами цветут разбитые горшки с флоксами, геранью и хризантемами. Тягостное зрелище.

Свидетелей опрашивают офицеры и люди в штатском: желчные, крикливые, с крысиными повадками. По счастью, мы попадаем к человеку из полиции. Слава богу, нас ни в чем не подозревают и не опознают как разыскиваемого целителя Влада и его «подельников». Еще бы — я, весь обклеенный пластырем, держу под локоть такую же «мумию». Иринка, бледная, с каплями пота на висках, тяжело наваливается на меня и дрожит. Последние события доконали ее.

Допрос ведет лейтенант с обрюзгшим лицом и залысинами на лбу. Он ежеминутно снимает фуражку и промокает плешь носовым платком.

— Документы, — устало басит офицер.

Я сую ему под нос временную справку, выданную мэрией какому-то Оскару Требичке. Справка настоящая; полицейский отрывает от тугого рулона на поясе бумажный лоскут и принимается записывать наши показания. Лейтенанта интересует каждая подробность, но я думаю только о том, как бы отвязаться от него, нервничаю и оттого путаюсь. Офицер, похоже, списывает это на шок. Так и есть, но я еще больше взвинчиваю себя и, подыгрывая лейтенанту, устраиваю маленькую истерику.

— Господи, какая трагедия! — Я заламываю руки и пускаю слезу. Это не трудно: меня и в самом деле трясет. — Сколько людей пострадало! Мы с Вероникой чуть не погибли! Кому такое в голову пришло — взрывать пекарню?

— Террористам, — бубнит лейтенант, черкая на бумаге. — Снимаете комнату?

— Да, у вдовы Кошеньяк. С племянницей. Какой ужас, господин офицер!

— Давно?

— Нет, с прошлой недели. Беда-то какая!

— Откуда прибыли?

— Из Трапен. Я не усну. Всю ночь спать не буду. Так шарахнуло, так…

— Работаете?

— Сегодня собирался подать заявление на биржу труда. А что теперь? Никакой работы! Сплошные расходы! А лекарства, господин офицер…

— Имеете что-то сообщить следствию? — грубо перебивает лейтенант.

— Э-э… нет. Боже, ну и кошмар. Зачем террористам взрывать пекарню?!

— Есть мнение, что там размещался запасной штаб охотников. Террористы, обознавшись, приняли его за настоящий и… ч-черт! — Полицейский багровеет, комкает исписанную бумагу. — Забудьте, что я сказал! Давайте, проходите, нечего тут. Не мешайте дознанию!

— Извините, г-господин офицер.