Живи!

— Это необычная астра, — продолжает солдат. — Мне подарила ее одна девчонка, с которой я познакомился в Беличах. Мы с моим другом Зденеком останавливались там на ночлег, и какое-то время я жил у нее.

— В Беличах давно нет живых.

— Ее звали Кларетта. — На лицо солдата набегает тень. — Правда, странное имя? Но она красивая, честное слово, а какие у нее глаза!

— Какие?

— Узкие. Как у китайки. И волосы цвета меда. И розовое платье…

— Китаянки.

— Что?

— Правильно говорить «китаянки».

— А…

— Дайте пройти, — прошу солдата.

Женщина впереди задыхается. Старики умолкают, даже куры ведут себя тише, будто осознавая трагичность момента. Все, все слышат, как на переднем сиденье хрипит женщина, но никто не собирается встать, чтобы помочь ей.

— Так вы в Крошев едете? Кстати, забыл представиться: меня зовут Славко.

— Славко, черт тебя дери, дай пройти! — кричу я.

Он испуганно вжимается в кресло, прячет ноги под сиденьем. Я протискиваюсь мимо солдата и, хватаясь за спинки кресел, иду по салону. Подхожу к женщине. Ее руки дрожат, но она всё-таки сумела поднять их и теперь с отчаянием царапает шею. Глядит на меня и силится выговорить непослушными полными губами:

— Т-та… т-та…

— Таблетки?

— Д-да… на п-полу…

Она пыталась выпить лекарство, когда начался приступ, но пузырек выпал из рук, и таблетки рассыпались по полу. Я поднимаю маленькую коричневатую таблетку, вытираю о рукав и протягиваю женщине. Водитель, щуплый мужичонка в кепке, не отпуская руля, сует мне бутылку с минералкой. Молодец, понятливый. Я подношу горлышко бутылки к губам женщины. Она жадно пьет.

— Живи… — шепчу одними губами. — Живи, черт возьми! Жизнь и хороша, и ужасна, но это всё есть, пока ты жива…

Провожу по лицу женщины ладонью, едва касаясь кожи, сухой и морщинистой. Она закрывает глаза, лицо ее расслабляется, руки опускаются на колени. Со стороны может показаться, что я прикрыл веки покойнице, но это не так. Женщина дышит, в груди медленно, размеренно бьется сердце — она просто уснула. Ее лицо розовеет. Не знаю, что за лекарство она принимала, с таким же успехом я мог предложить вместо таблеток сухой собачий корм. Это неважно. Потому что лекарство я дал лишь для маскировки.

— Я знаю… кто ты, — с запинкой произносит водитель за спиной. Голос тонкий, совсем не мужской. — Ты…

— Не надо, — резко обрываю я, и он умолкает. Возвращаюсь на свое место рядом с солдатом. Славко вертит в руках астру, спрашивает жалобно:

— Если в Беличах все мертвы, кто же тогда подарил мне цветок?

Представьте, что наша планета — гигантская площадка для детской игры. Вы можете безопасно для жизни прыгать с кочки на кочку. С дивана на кресло. С ржавого остова «Мерседеса» на врытую в землю бетонную тумбу. Можете ехать на автомобиле или лететь на самолете, или, прицепив к ногам ходули, наподобие циркового клоуна, шествовать по невидимой бездне. Главное, не коснуться пола. Главное, не коснуться земли в той ее точке, где нет выступа, кочки, холмика. Никто не знает заранее, где можно ходить, а где — нет, приходится экспериментировать. Снег, устлавший землю, не спасет. Если вы коснулись запретного места, бездна поглотит вас мгновенно. Это правило. Падение в бездну имеет много разных обличий: кто-то, ненароком оступившись, просто умирает, кто-то застывает глыбой льда. Кто-то обращается стайкой бабочек. Мертвых бабочек.

Я видел, во что игра превратила одну деревеньку у подножия Савкиных холмов, что у Миргорода. Миллионы неподвижных махаонов устилали разбитые дороги; бабочки, словно снег, скрипели под колесами автомобиля. Я старался смотреть только вперед, но ветер, будто нарочно подхватывал черно-желтые ломкие крылышки и швырял в лобовое стекло.

* * *

— …Всегда удивлялся, почему не помогают высокие подошвы?

Я снова открываю глаза, смотрю в окно. Миновав эстакаду, тянущуюся над железнодорожными путями, мы въезжаем в предместье большого города — это и есть Крошев. В сам город не заезжаем, огибаем его стороной. Едем мимо одинаковых, как близнецы, двух— и трехэтажных коттеджей, выкрашенных в ослепительно белый цвет, окольцованных балюстрадами. На одном подоконнике горят свечи: это довольно новая традиция, я видел такое во многих городах — свечу зажигают, когда в семье кто-то умирает естественным путем, не от игры. Между окнами и балконами стоящих друг против друга домов протянуты напоминающие строительные леса мостки. Они сбиты из крепких и толстых досок. Мостки пересекаются, разветвляются; некоторые из них очень прочные, огороженные перилами, по таким катят нагруженные тележки. По дощатым настилам и крышам ходят люди, поглядывают на наш автобус, смеются, показывают пальцами. В окнах любопытные детские мордашки.

— Ты спишь?

— Нет. Задумался.

— Почему не помогают высокие подошвы, а ходули, которые не намного выше, помогают? Ведь подошвы — это те же… ну… возвышения!

— Таковы правила игры, — отвечаю.

— Слушай, — Славко наклоняется ко мне, шепчет: — А могут у человека быть светлые волосы и узкие глаза? Что-то не вяжется, — добавляет виновато. — Вдруг ты решишь, что я всё сочинил. Ну, про цветок.