Живи!

— Ну, как хочешь. Надумаешь, так плесну чуток. — Савелий встал, достал из буфета две кружки, наполнил их и, отпивая то из одной, то из другой, выдул почти всё. Замер с кружками в руках. В проеме нарисовалась мать Волика, Брыля, кутающаяся в теплый махровый халат. В полутьме Брыля была прекрасна той мягкой белой красотой, которой отличаются некоторые славянские женщины тридцати-тридцати пяти лет.

— Волик, иди спать, — велела она.

— Мам, я…

— Немедленно.

Бурча что-то невнятное, Волик ушел из кухни. Брыля заняла его место, некоторое время они с Савелием молчали. Брыля потирала лоб, словно у нее неожиданно заболела голова.

— Плесни и мне… — попросила, указав на стакан. Савелий нацедил ей остатки вина, Брыля отпила немного, поставила стакан на место и спросила, зажмурив глаза, как перед прыжком с высокого обрыва:

— И всё-таки, Савелий… ты зачем приехал?

Он долго не отвечал, вертел в узких пальцах кружку, затем поставил ее на край стола. Кружка качнулась, будто хотела упасть, но всё-таки удержалась.

— Правда, здорово так просто сидеть рядом, Брылечка? — спросил Савелий. — Чувствовать друг друга, даже зная, что не можешь коснуться соседа, но не потому, что физически не можешь, а потому, что какая-то часть души парализована, омертвела от тех слов и поступков, которые стоят между нами.

— Не трави душу… — взмолилась она и отпила вино. Савелий отвернулся к черному окну, за которым мерцали звезды.

— Я, Брылечка, чувствую сейчас единение со всеми теми людьми, которые, как и мы, сидят в своих прокуренных кухнях и не могут сказать друг другу всего того, чего хотят. Когда-то, гораздо раньше, когда эти люди были влюблены, по-настоящему, понимаешь?.. эти слова не прозвучали бы столь банально, пафосно, но сейчас, после всей той лжи…

— Ой, Сав'a, сколько пафоса! Ты это, осади. — Брыля улыбнулась.

Он тоже улыбнулся:

— Надо же. Помнишь, мою детскую кличку.

Она рассмеялась:

— «Винни-Пух и все-все-все» до сих пор твоя любимая книжка? Я пробовала читать в русском переводе, русский язык такой смешной…

— Не знаю, может, и не любимая, — честно ответил он. — Еще, помнится, меня увлекала пиратская романтика. Сабатини, Стивенсон… С тех пор новых любимых книг у меня так и не появилось. Пускай…

— Что «пускай»? — поинтересовалась она.

— Почему ты развелась? — рубанул он.

— Не слишком ли интимный вопрос, Сава?

— Я — мудрая С-А-В-А! Я должна всё знать. — Он подмигнул ей.

Она пожала плечами:

— Не знаю. Не сложилось как-то: мелочи, быт, всё такое…

— Понимаю. — Он кивнул. — Мелочи убивают. Убивают день за днем, медленно и мучительно.

— Как твоя карьера великого русского писателя?

— Виликава руски пейсателя, — по буквам произнес он, передразнивая, и развел руками: — Не очень как. Был я на Родине: всё там чужое, незнакомое. Русское во мне сейчас только имя, наверное.

Они помолчали и выпили еще. Савелий признался:

— Ты знаешь, Брыля, а я душу продал.

— Дьяволу? — Она усмехнулась. — Сходи в церковь, помолись. Святые отцы помогут.

— Ну зачем сразу дьяволу? У него и так много душ в подчинении, чтоб еще покупать. Он их бесплатно забирает, тысячами, миллионами. А в церковь я не пойду. Знаешь, почему? Я продал душу Богу.

Брыля засмеялась, но Савелий был серьезен, и она, быстро перестав смеяться, устало потерла лоб.

— Ладно, хватит этих розыгрышей, Сава… мне вставать завтра рано, на завод пиликать. И ты ложись. Я тебе на диване постелила, в гостиной. И… Сава… честное слово, я рада была тебя увидеть, но лучше уезжай. Прошу тебя. Собери завтра вещи и возвращайся в столицу. Что тебе в нашей провинции делать? У нас не бывает литературных вечеров и нет клубов по интересам, даже андеграунда у нас как такового нет, ведь не считать же андеграундом алкашей и наркоманов, которые собираются по ночам в подвале, или подростков, тренькающих там на гитаре… Возвращайся в Москву, уедь в Париж, Варшаву, куда угодно… Да хоть в Миргород, только не приезжай больше в Кашины Холмы.

— Я не шучу… — перебил Савелий.

Она непонимающе уставилась на него.

— Не шучу насчет души, — пояснил он.

— И что?

— Ничего, — пробормотал Савелий. — Ты иди спать. Я посижу еще, а рано утром уйду. Ты — на завод, я — прочь.

Брыля послушно встала и вышла из комнаты. Савелий вытряс в кружку последние капли вина и сказал по-русски:

— Алкоголь — враг, а врагов мы не боимся… — и опрокинул содержимое в рот.

Под утро Владу снова приснился тот же самый сон: он стоял на заснеженной лесной дороге, а черный демон с лицом Савелия Пончикова прожигал его взглядом красных глаз. В воздухе перед Савелием кружили белые листы бумаги.

— Что нужно человеку? — спросил демон.

— Человеку нужно насилие и секс, — заученно, как по учебнику, ответил Влад. — А еще — боль, кровь и грязь. Вот что нужно человеку.

— Чем ты заполнишь эти листы?