Живи, Египет!

— Эззет?! Спит себе сладким сном.

Мать с усмешкой пробормотала что-то едва слышное. Молодая женщина в красном свадебном платье не разобрала ее слов. Для того, чтобы их понять, надо прожить целую жизнь и самой стать матерью взрослого сына. Невестка сказала:

— Дай мне мотыгу, мама, я помогу…

Мать тотчас перебила ее:

— Нет, нет… ты ведь новобрачная. Зачем же тебе пачкать руки?

— Все равно придется. Так почему бы не начать сегодня?

И чем решительней противилась мать, тем упорней настаивала невестка.

Однако истинный смысл их слов был совсем иной. Усердствуя в работе, мать как бы говорила этой женщине, недавно появившейся в доме: «Вот, гляди, чтоб тебе не замарать твои окрашенные хной ручки[12], я ковыряюсь в грязи». А невестка молчаливо возражала: «Дай мне по собственному желанию сделать то, что завтра я вынуждена буду делать волей-неволей!»

* * *

Наступил вечер.

Зима стояла не очень холодная. Обе супружеские пары, старики и молодожены, собрались в комнате у матери к праздничному ужину, для которого были приготовлены обильные кушанья: суп и запеченное мясо с пряностями — запах его щекотал ноздри. За ужином лишь отец поддерживал разговор. Вдруг со двора донеслось мычание коровы. Она звала к себе, напоминая, что настало время ее подоить. Обе женщины разом кинулись к подойнику. Невестка была проворнее старой хозяйки, но мать перехватила подойник со словами:

— Нет уж, я сама. В доме работы на всех хватит. Мужчины, сидевшие на циновке, переглянулись и молча ждали, что будет дальше. Какая из женщин уступит первенство? Подойник в деревне — символ власти. Кто владеет молоком, тот главенствует в доме, особенно в бедных семьях.

Женщины вцепились в подойник, это воплощение благополучия. Если старшая не уступит младшей, стало быть, она останется хозяйкой в доме. Если младшая отнимет подойник у старшей, стало быть, никто со старухой не будет считаться.

Мужчины по-прежнему хранили молчание. Женщины по-прежнему не выпускали из рук подойник. Наконец, мать сказала повелительно: — Говорю тебе, я сама. Невестка уступила с видимой неохотой:

— Ну ладно… Только я буду каждое утро чистить стойло.

Мать взяла подойник и быстро, словно спасаясь от погони, пошла в коровник. А молодая не осталась с мужчинами, ушла к себе. Отец с сыном услышали, как журчит молоко, наполняя подойник. А мать, обмыв корове вымя, доила ее и испытывала такое чувство, словно повелевала всем миром.

* * *

Ночью молодые супруги толковали между собой о том, как это несправедливо… С какой стати у одной руки будут пахнуть молоком, а у другой — навозом? Это грех. И вообще сколько это может продолжаться?

Вражда между женщинами все разгоралась.

Однажды ночью отец сказал жене:

— Неужто на старости лет у тебя руки должны быть в навозе?! Ради чего же мы тогда всю жизнь спину гнули?

А в другой комнате сын говорил жене:

— Неужто право доить корову принадлежит только матери? А вдруг она заболеет или — избави боже — умрет?

Но жена кротко отвечала:

— Раз уж надо делить работу, придется подчиниться воле старших.

— Эээх!..

На том и закончился разговор.

* * *

Никто из четверых сам не сознавал, что происходит в его душе, подобно тому как порой человек не замечает цвета собственной одежды. Никто не понимал, что корова, как это ни странно, стала ненавистна молодым. Хотя они и любили ее за то, что она и молоко дает, и пашет, и доход приносит, все же она была им ненавистна. Порой родители, если они расходятся или без конца затевают ссоры, могут возненавидеть собственное дитя.

Из-за обыкновенного подойника в доме утвердилось неизвестно откуда взявшееся убеждение — каждая сторона считала себя жертвой несправедливости.

Естественно, что в жизни всякое случается. Но при необычных обстоятельствах самые обыденные события кажутся необыкновенными. Что же такое произошло с коровой?

Как-то вечером она не дала молока. В отчаянии мать стала лупить ее палкой. Невестка стояла в дверях коровника и созерцала эту картину с такой скорбью на лице, словно свекровь избивала ее родное дитя.

Потом она ушла к себе, спрятала лицо на груди у мужа и… расхохоталась:

— Корова поссорилась с матерью.

Отцу же казалось, что кто-то нарочно сделал так, чтобы корова не дала молока.

Но на другой вечер корова лягнула мать. Та упала навзничь и опрокинула подойник. Мать закричала, и на ее крик прибежали из дома все остальные. Отец лютовал и ругался, проклиная все на свете. Он вывел жену из коровника и внимательно осмотрел ее при свете фонаря, который держала невестка. Молодые молчали, боясь сказать что-нибудь неуместное, но в молчании их было затаенное злорадство. За ночь, как всегда, неприязнь укрепилась: с утра отношения в семье были натянутые.

* * *

Мать перестала доить корову, потому что эта тварь вела себя удивительно и непонятно. Прежде такого не бывало. Корова представлялась всем каким-то странным существом, которое способно испытывать человеческие чувства, выслушивать нашептывания и наветы, иметь свои пристрастия и капризы.

В стойло вошла другая женщина…