Живи, Египет!

Дверь открыл отец Шарбат, и устаз Кемаль был очень удивлен, увидев, что девочка тут. Шарбат была худенькая, бледная девочка с короткими жесткими волосами. При виде хозяина она испугалась. На ней было все то же новое платье и новые сандалии. Как эта маленькая плутовка добралась сюда? Он сам чуть было не заблудился. Если бы не важное дело, которое привело его сюда, он давно повернул бы обратно. Ему столько раз пришлось расспрашивать встречных! Платок его стал мокрым от пота, но за неимением другого он по-прежнему вытирал им залитое потом лицо. У девчонки какой-то собачий нюх, не иначе, если она сумела найти свой дом. Но, по крайней мере, с него свалилось тяжкое бремя ответственности. Теперь предстояло сделать другое — вернуть ее назад, этого настоятельно требовала жена (будь его воля, он вполне обошелся бы без прислуги, с которой не оберешься забот и неприятностей).

Каморку наполнял смешанный запах пота и заплесневелого сыра. На полу был расстелен тюфяк, там спали двое ребятишек. В углу помещались таз и керосинка. В другом углу — большой деревянный сундук. Поперек комнаты была протянута веревка, на которой сушилось белье. На подоконнике единственного окошка стоял кувшин. Подле двери был деревянный диванчик, на нем валялись жестянки, камешки и пустые баночки из-под гуталина.

Илева извинился перед беем за неподобающую для гостя обстановку и хлопоты, которые доставила учителю эта проклятая девчонка: «Я сейчас только собирался отправить ее назад». Шарбат явилась домой совсем недавно. Ее привел высокий смуглый мужчина, он сказал, что работает баввабом. Хороший человек. Встретил ее случайно — она шла по улице и плакала… «Я дал ему двадцать пять пиастров, бей, верьте слову».

Илеве было лет тридцать, хотя выглядел он на все сорок. Такой же тщедушный, как и дочка, низенький, смуглый, с заросшим щетиной подбородком, с нервным лицом. Правая рука у него была обожжена и искалечена. Зато на левой пальцы сжимались в тяжелый кулак. Он спустился вниз, взял две чашечки кофе в соседней кофейне. Принес стул для бея. Предложил ему сигарету. Устаз Кемаль отказался. А Шарбат все стояла дрожа, словно от холода. Ей хотелось забиться куда-нибудь, спрятаться подальше, но в каморке спрятаться было некуда.

Хозяин ласково посмотрел на нее (хотя только вчера бил ее нещадно) и спросил:

— Почему ты убежала, Шарбат?

Она глядела на него умоляющим взглядом, не отвечая ни слова. Вернее, она пыталась ответить, но лишилась дара речи. Отец крикнул:

— Отвечай бею, сучья дочь!

Наконец ей удалось вымолвить хриплым шепотом:

— Я не хочу работать прислугой.

Она впервые попала в услужение. Неделю назад, когда отец привел ее в дом устаза Кемаля и оставил там, она поняла, что ее обманули. Отец сказал, что отведет ее к тетке, и она думала, что будет играть там, как играла, придя из школы, на улице, перед своим домом с сестренками Хамдией и Зейнаб. Их любимой забавой было срывать листья с деревьев, класть их в жестяные банки, а потом представлять, будто они стряпают на огне разные кушанья. Готовую еду они раскладывали на тарелки, которыми служили им баночки из-под гуталина. Иногда она мыла дома настоящую посуду, подметала пол или нянчила маленького братишку Галяля. Но едва она переступила чужой порог, как сразу же поняла, что попала не в дом своей тетки. Там было много комнат, радиоприемник, телефон, всякие другие вещи, которых она никогда раньше не видела: холодильник, электрическая плитка и большая кукла, принадлежавшая хозяйской дочке. Когда куклу наклоняли, она открывала и закрывала глаза, пищала, как младенец.

Теперь отец прикрикнул на нее:

— Тебя не спрашивают, хочешь ты прислуживать или нет!

Потом он понизил голос и заговорил мягче:

— Ты же знаешь, я сейчас без работы. Что же мы будем есть, подумай сама, Шарбат?

Илева работал в пекарне. Однажды печь взорвалась, и вся пекарня сгорела. Сгорел заживо и ее хозяин, а у Плевы оказалась обожженной правая рука.

— Благодари аллаха, — внушал он дочери, — что отец твой жив остался. А ежели бы помер?

Когда он привел девочку в дом бея, то заметил, как брезгливо передернулось лицо госпожи при виде Шарбат. Может, дело тут было в платье Шарбат или в ее обуви. Но больше всего его уязвило то, что госпоже явно был противен запах, исходивший от его дочери. Она зажала нос, открыто выражая свое презрение: как будто дочь его совсем из другого теста. Он слышал, как хозяйка попрекнула мужа: «Она ведь еще маленькая. Лучше возьмем другую, постарше». Илева — словно продавая лепешку покупателю — возразил ей тогда: «Но она у меня смышленая, госпожа, живо всему научится».

А сейчас девочка упрямо повторяла:

— Все равно! Не хочу работать прислугой!

И потрогала свои коротко остриженные волосы, вспоминая недавнюю обиду.