Живи, ирбис!

На одной мороженой конине долго не проживешь. Мы с Валеркой утаивали от скудного своего обеда по кусочку для нашей затворницы. Заботились, чтобы в баньке всегда была подстилка и сугробец свежего снега вместо питья. Расплата не то, чтобы пополнела, но заметно выправилась, стала живей, энергичней. В густой зимней шубке она выглядела просто красавицей: по чисто-пепельной шерсти от головы до кончика хвоста тянулась темно-коричневая попонка. Коричневым оторочены также стоячие уши, и вокруг глаз — темные подпалины. Короче говоря, не признаваясь в том друг другу, оба мы с Валеркой чувствовали — расставаться с собачкой будет нам очень нелегко.

Но дело есть дело. Война приучила людей сносить расставанья, разлуки, потерю близких…

И вот мы пробираемся с оглядкой в намеченный «квадрат». Для испытания выбрали место в лесу, на закруглении дороги. Насыпь там такой крутизны, что, если скатиться сверху кубарем, то и костей не досчитаешь. Внизу, под насыпью, замерзшие болотца, кочки да островки, густо поросшие ольшанником. Весною тут соловьиное царство; такой хор звенит — на многие километры в округе слыхать. Поезда в тысячу колес по рельсам стучат, а заглушить соловьиный концерт все равно не могут.

Ольшаник вдоль дороги немцы, правда, вырубили, чтобы обзор был лучше, а вывезти не позаботились. За кучами хвороста не только человеку, лошади с санями спрятаться можно.

Ну, навьючили мы на Расплатушку всю тяжелую ее амуницию. Волнуемся, конечно. Не пробовали мы ее раньше в настоящих-то условиях, да и со своим рельсовым обрубком тоже давно не упражнялись. Другая заботушка была — оружия насобирать побольше.

Валерка узлы проверил, кирпичи подергал — не выпадут ли по дороге, и вверх, на насыпь, рукою показал:

— Ползи!

Команду не пришлось повторять. Пошла наша голубушка, словно живая торпеда. Грудью в снегу борозду пробивает, только лопатки, видим, ходуном ходят. В низине, где снега побольше намело, совсем скрылась — одни ушки торчат. Только, думаем, у насыпи бы не свернула, крутизны бы не побоялась.

Нет, смотрим, полезла! И не где-нибудь по открытому склону, а выбрала бетонированный желоб, по которому дождевая вода летом сбегает. Не иначе, охотничий инстинкт подсказал умнице, что скрытность в нашем деле важнее всего.

Тяжело приходилось сердешной. Ползком на животе, в гору, да еще грудью снег взрывать… Но лезла упорно, лап не щадя. Возможно, запах железа подсказывал ей, что она на верном пути. Под конец только серый бугорок, глядим, приостанавливается. Выдохлась, бедолага. На минуту вовсе исчезла из поля зрения, в снегу, что ли утонула. Наконец смотрим, на фоне сумеречного неба появился чуть приметный силуэтик! Она! Расплата!

Повозилась у рельсов, сбросила, как положено, груз и уже без всякой маскировки, налегке, во весь мах — к нам!

Мы с Валеркой на радостях тузим друг дружку, в сугроб норовим один другого столкнуть. Как же еще мальчишкам свое восхищение выразить?..

Вдруг — выстрел! Второй!..

Глупо, конечно, но я поначалу так и подумал: не приладил ли Валерка к кирпичам какие-нибудь взрыватели, чтобы совсем по-взаправдашнему получилось?

Взглянул наверх, а там — человек! Стоит на насыпи, из ружья в нашу Расплату целится. Промахнулся дважды, а теперь дулом за ней ведет, наверняка уложить хочет.

Валерка благоразумней оказался, за руку меня ухватил. Не то я совсем было навстречу собаке кинулся. Хотя помочь ей ничем бы не смог. Внизу, под насыпью, снег особенно глубокий. Вязнет бедная Расплатушка по самую шейку. Прыжками, прыжками к нам в укрытие торопится. Рыхлый снег от ее груди белыми крыльями в обе стороны разлетается. А тот, черный, на мушку ее ловит.

Порядком уже стемнело, к счастью. Выстрелил он в третий раз, и снова промазал. Добралась к нам Расплата целехонькая, только дышит часто и жарко, будто из автомата строчит, и язык, как в летнюю жару вывалила.

А тот, черный, по ее следам с насыпи к нам скатывается. Ружье на изготовку держит, дулом к куче хвороста, за которой мы схоронились. По крутизне-то где пробежит, а где и на заду прокатится. А внизу по траншее, что Расплата в снегу пробила, напролом с кабаньим упорством полез. Нам через рыхлый хворост хорошо его видно. Черный полушубок немецким ремнем перехвачен, кубанка конусом на голове, чесанки с отворотами выше колен.

Шагов пять до него осталось, Валерка зыркнул по сторонам: бежать бесполезно — в спину первым же выстрелом достанет. Хватает тогда дружок мой Расплату за ошейник и толчком навстречу черному:

— Взять!

Такой прыти мы и сами от нее не ожидали. На втором прыжке настигла. Тот и ружья вскинуть не успел — от удара на спину повалился. И не закричи мы с Валеркой в два голоса «Тубо!», глотку ему Расплата вмиг бы клыками рванула.

Валерка выскочил, одной рукой Расплату за ошейник ухватил, ногою в снегу швыряется — ружье нащупывает. Вылетело оно у черного, когда падал. Тут и я подоспел, ружье из сугроба вытянул. Карабин оказался кавалерийский, укороченный. Затвор взведен. Нажми спуск — выстрел.

А черный скрючился в сугробе, руки на горле держит, и кровь меж пальцами. Видно, успела Расплата царапнуть.