Живи с молнией

Эрик и Траскер снова переглянулись.

– Неужели он приплел и вашу национальность? – спросил Эрик.

– Да, конечно, но когда он заговорил об Эдне, я готов был его убить.

– Ну, и что же? – нетерпеливо спросил Эрик.

– Да ничего, – сказал Фабермахер с презрением к самому себе. – Ничего. Стоял и слушал. Как той ночью, в лесу, когда я стоял и ждал, скоро ли меня убьют. – Хьюго ненавидящими глазами уставился на свои руки. – А он наслаждался этим. И вид у него был такой, словно он говорил: «Думаешь, я один так к этому отношусь? Нет, таких, как я, миллионы, сто миллионов…» А как бороться со ста миллионами людей? Вот почему я ничего ему не сделал. Вот почему я не сопротивлялся той ночью в Шварцвальде, куда студенты приволокли пятнадцать человек, в том числе и меня. Только сначала, когда нас схватили, мы пытались отбиваться, а потом уже никто не сопротивлялся. Помню, было очень темно. Мы, связанные, стояли посреди небольшой просеки, а те столпились вокруг. При свете звезд чуть поблескивали козырьки эсэсовских фуражек. И вот, в последнюю минуту мой отец, самый старый среди нас, первый выступил вперед. Он был совсем уже старик. Он был их профессором. Отец вдруг вскинул связанные руки и бросился на них, окруживших нас тесным кольцом. До этого мы стояли как стадо овец. И страх тотчас исчез, и мы все бросились на них, хотя отца моего они тут же сбили с ног лопатами. Было так темно, что, кроме козырьков их фуражек, почти ничего нельзя было различить. Нас переполняла такая ненависть, что, несмотря на страх, мы готовы были умереть, сражаясь с ними, если б только каждый из нас был уверен в остальных. Нужен был какой-то сигнал, чтобы мы стали сопротивляться. Иначе мы бы так и остались лежать – там, рядом с моим отцом. Ну, вот так же получилось и с Риганом, только со мной не было никого, кто подал бы знак к борьбе, и окружала меня не сотня штурмовиков, а стомиллионная толпа.

– На свете не может быть ста миллионов Риганов, – сказал Эрик, – он выродок. Ручаюсь, что если вы сообщите об этом случае в Ассоциацию американских профессоров…

– Никому я не желаю сообщать, – с бешенством перебил его Фабермахер. – Не желаю! Я хочу только, чтобы меня оставили в покое и дали возможность работать! Я не могу тратить время на всяких психопатов! – Он затряс головой и умоляюще протянул руки. – Почему люди не могут оставить меня в покое?

Снаружи раздался автомобильный гудок, и в дверях появились обе девочки. Лица у них были торжественные.

– Такси приехало, – сказала Нэнси.

Лицо Фабермахера прояснилось, точно свобода была уже близко. Он порывисто бросился к двери и вдруг остановился, словно вспомнив, что, как это ни странно, у него есть друзья, с которыми надо попрощаться, и по выражению его лица было видно, что это почему-то для него оказалось самым трудным. Он остановился посреди комнаты, растерянно глядя то на одного, то на другого, словно застенчивый мальчик, не знающий, как выйти из комнаты, где много взрослых.

– Что я могу сказать?.. – Фабермахер жестом выразил свою беспомощность… – беспомощность и полную неприспособленность к жизни среди людей. – Спасибо вам за все. Большое спасибо. – Он задержался у двери, чтобы взглянуть через улицу на дом, где жил Эрик, и в его взгляде было страдание, которого Эрик так и не понял.

Через минуту хлопнула дверца такси, взвыл мотор, и Фабермахер уехал. Эрик подошел к двери и проводил глазами удаляющуюся машину. Он смотрел, как два маленьких красных огонька спустились с холма, потом скрылись за темной массой густых деревьев.

– Куда он едет? – спросил он немного погодя.

– В Чикаго, – ответил Траскер. Эрик обернулся и почувствовал, что волнение Фабермахера теперь целиком передалось Траскеру. Тот шагал по комнате взад и вперед, словно желая стерпеть следы шагов Хьюго на ковре. – Он звонил Эдне, чтобы она его встретила.

Неужели этим все и кончится, думал Эрик. Неужели этот случай так и останется маленькой вспышкой, которой Риган хотел припугнуть их, чтобы они знали свое место, а заодно и усложнить им работу? Эрик даже позавидовал Фабермахеру – тот уже развязался со всем этим, волен теперь идти на все четыре стороны, зная, что его огромный талант останется при нем, куда бы его ни забросила судьба. Он вырвался из этой грязной клоаки.

Эрика внезапно охватила злость на собственное бессилие. Он резко обернулся к Траскеру и спросил:

– Ну, а мы что станем делать? Проглотим это и будем сидеть, не раскрывая рта?

Траскер молчал, продолжая взволнованно шагать по комнате; наконец Эллен спросила, не поднимая глаз:

– А что вы можете предложить, Эрик?

– Не знаю! Наверное, что-нибудь не слишком разумное, например дать Ригану по морде. – Он взглянул через залитую луной улицу на свой домик.